Это любовь

Авангардные опыты Уилсона, перевернувшие представление о театральном искусстве, появились в начале 1970-х, и мало кто из советских граждан мог тогда увидеть спектакли этого не похожего ни на кого художника. Первым шоком от Уилсона стал «Взгляд глухого», поставленный в 1971 году в Париже. Спектакль-перформанс представлял собой бесконечный сон-кошмар, в котором огромная Жаба разливала чай, трехметровый Дракула целовал обнаженную беременную женщину, по сцене бродил живой козел, а главным героем и соавтором был тринадцатилетний чернокожий глухонемой подросток, которого Уилсон спас от дубинки полицейского на улице в Нью-Джерси. Именно после этого спектакля Луи Арагон произнес фразу, вошедшую во все биографии Уилсона: «Это то, чем мог стать сюрреализм после нас, выше нас».

Фирменный уилсоновский стиль в «Сказках» узнаваем и безупречен — графичность формы, филигранная работа со светом и пространством, тщательно выписанная партитура для каждого персонажа и обязательно живая музыка, диктующая ритм. Кажется, что на сцене постоянно присутствует то ли незримый дирижер, то ли кукловод, к пальцам которого привязаны ниточки.

Русский артист, «испорченный» психологизмом, к такой режиссерской диктатуре всегда относился с подозрением — типа, «я вам не тюбик с краской». Но при работе над «Сказками Пушкина» обошлось без бессмысленных бунтов. Актеры «Сказок» в один голос утверждают: такого тяжелого и вместе с тем счастливого времени, как во время репетиций с Уилсоном, в их жизни еще не было.

И вот мы смотрим на них: Евгений Миронов (Рассказчик, Пушкин) с непослушной огненно-рыжей шевелюрой и густыми бакенбардами на выбеленных щеках, Дарья Мороз (Ткачиха, Медведиха, Царь Додон), переходящая с фальцета на бас, Владимир Еремин (Царь Салтан) с панковским ирокезом в виде короны, Ольга Лапшина (Бабариха, Попадья), берущая блюзовые высоты не хуже Эллы Фицджеральд… Все они существуют в жестких рамках, где каждый жест, каждое слово, каждый поворот головы словно нарисованы художником-аниматором. Любой шаг в сторону грозит разрушить все выстроенное здание спектакля.

И вот тут можно сказать о главном чуде: на сцене существуют абсолютно свободные люди, которые говорят с миром открыто, не прячась ни за образы, ни за текст, ни за «четвертую» стену. Килограммы грима на каждом лице, изнуряющее физическое напряжение, жесткие, как скафандры, конструкции костюмов, грохочущий оркестр и слепящий глаза свет — а от актеров словно электричеством бьет.

Особую тревогу у блюстителей классики, как известно, вызывает обращение с каноническими текстами. Сознательно или нет, но Уилсон почувствовал нашу особую чувствительность к точности цитирования пушкинских строк, которые мы знаем наизусть с детского сада, как таблицу умножения. Пушкинский текст разлит по пространству спектакля, как волны синего моря, — то набегая, то исчезая. То, что Уилсон прячет, автоматически возникает в зрительском сознании — мы договориваем, подхватываем те строчки, которые не произносятся со сцены, и лишь потом с удивлением обнаруживаем, что их в спектакле не было. «Сказка ложь, да в ней намек» сказал?» — «Сказал!» — «А «Кукареку, царствуй лежа на боку» сказал?» — «Нет!» Кажется, Уилсону понравилась русская публика: она знает Пушкина наизусть.

Рыжий Рассказчик в исполнении Евгения Миронова похож то ли на Председателя из «Пира во время чумы» (он явно испытывает упоение «бездны мрачной на краю»), то ли на сумасшедшего Шляпника из фильма Тима Бертона. Он качается на ветке дуба, свесив ножки, и затягивается огромным косячком. А вокруг него, словно рисунки на полях рукописи, возникают сказочные герои. Вот Старик-Рыбак (Александр Строев) с синим языком утопленника, вот Шамаханская царица (Сэсэг Хапсасова) с кинжалом в одной руке и пряничной лебедушкой в другой, а вот Старуха со вздыбленными от бешенства волосами (Татьяна Щанкина). Крупный Белка (да, это Белка-мужчина — Артем Тульчинский) непристойно вихляет бедрами вокруг кучки золотых орехов, а где-то рядом — розовощекий толстопузый Поп (Михаил Попов), разбитная широкая Попадья с пронзительным джазовым голосом и бесята-хипстеры. Белый старик Додон, танцующие Медвежата, снующие через сцену Бобры, Ежи, Лисы, Олени и лягающаяся Лошадь — кого только мы не увидим. И даже — «в чешуе, как жар горя» — да-да, тридцать три богатыря, все как один, выстроятся на сцене аж до горизонта.

Пушкин в интерпретации Уилсона — действительно «наше все». Это Пушкин-блюз, Пушкин-саспенс, Пушкин-хип-хоп, Пушкин-спиричуэлс, Пушкин-данс и даже Пушкин-битлз. Ведь финальной песней, которую, как надеялся режиссер, подхватит весь зал, станет «Все, что нужно нам, — это любовь». Как будто мы не в московском театре, а где-то в Вудстоке, обнявшись, подпеваем «All You Need Is Love!»