Рюдигер фон Фрич: «Больше никогда — девиз нашей политики»

Все действия Альянса базируются на положениях Основополагающего документа*: акта Россия — НАТО 1997 года. Это, между прочим, единственное соглашение НАТО со страной — не членом Альянса, касающееся именно вопросов безопасности: оно было заключено ровно потому, что НАТО считает необходимым учитывать интересы России. В этом соглашении есть специальное положение, в котором оговаривается, что НАТО не будет размещать на постоянной основе существенные воинские контингенты в определенных регионах (имеются в виду новые члены НАТО из числа бывших стран коммунистического Варшавского договора. — NT) — подчеркну: речь идет о постоянном размещении существенных войск при обозримых обстоятельствах. Для нас всегда было важно, чтобы эти положения не нарушались во времена кризиса. Эти действия НАТО — реакция на действия России, которая нарушила территориальную целостность и суверенитет другой страны. Никто не заинтересован в эскалации ситуации. Но можно понять и тревогу восточных членов ЕС и НАТО — мы должны быть готовы реагировать на события, ответственность за которые лежит не на нас. Тем не менее мы с самого начала подчеркивали, что решение нынешнего кризиса должно быть достигнуто в результате диалога, а не военным путем.

Я думаю, что санкции — как раз пример коренного изменения европейской политики после Второй мировой войны, демонстрация того, что Европа отказалась от применения силы. И это надо учитывать, прежде чем проводить исторические параллели.

История моего народа и моей страны, включая и темные стороны, — это часть нашей национальной идентичности. И память о тех ужасных злодеяниях, которые совершила Германия, дает нам ориентир в нашей сегодняшней политике, девиз которой: «Больше никогда».

Так же как у вас, у тех, кто живет на территории бывшего Советского Союза, у каждого в Германии есть своя история, связанная с войной. Ведь как это ни ужасно, это была именно тотальная война, о которой говорил Геббельс. Я появился на свет через 8 лет после окончания Второй мировой войны, и самое яркое воспоминание детства: везде были руины. Мне, ребенку, запрещали в этих развалиных играть, и меня это злило. И еще о войне постоянно говорили взрослые — постоянно. Я вам расскажу одну историю, которая показывает, как тесно все переплетено. В августе сорок второго года в Моздоке погиб брат моей матери…

Да. Это была крайняя точка, до которой дошел вермахт на восточном направлении. Мой дядя был солдатом той армии, которая напала на Советский Союз. Но родом он был из Прибалтики, и гражданином Рейха он стал только потому, что Гитлер и Сталин в тридцать девятом году поделили между собой Прибалтику и Польшу: так он попал в Германию, так он стал солдатом. И погиб в Моздоке, когда ему было всего 18 лет. То есть сначала он оказался жертвой договора о ненападении (Пакта Молотова — Риббентропа. — NT), а потом солдатом армии, напавшей на Советский Союз.

Среди предков моего дяди по материнской линии, погибшего в Моздоке, да, были и офицеры — они служили в армии Российской империи, сражались на стороне России против Франции во время войны с Наполеоном. Другие родственники служили царю, принимали участие в управлении страной. Мой прадед был членом Государственной думы царской России, а двоюродный брат моего деда по отцовской линии до 1938 года был главнокомандующим германских сухопутных сил. Он создавал те войска, которые напали на Советский Союз. Однако в 1938 году, когда стали известны планы Гитлера относительно Советского Союза, он возразил Гитлеру и был за это отправлен в отставку. Его потом реабилитировали, он вернулся в армию, его послали на фронт, и он погиб в Польше: как говорят, он искал смерти.

И Дахау, и Освенцим (Аушвиц) — это не только названия концентрационных лагерей, но и маленькие города, в которых жили и живут люди. Главное — то, как относятся к происходившему там во время войны сами жители города и вообще люди в Германии. Если вы зайдете на сайт Дахау, то найдете там ссылку на лагерь смерти «Дахау». Сохранение памяти об этом лагере смерти — это часть идентичности этого города. С 1964 года в Дахау есть памятник погибшим в лагере советским военнопленным: автором этого памятника является солдат вермахта, который сражался в Сталинградской битве, а потом был военнопленным в СССР. Я считаю это символичным.

Это язык Второй мировой войны. Нельзя отождествлять сегодняшнюю Германию с Германией времен национал-социализма. Надеюсь, что те, на чьих машинах есть такие надписи, просто не задумываются о том, что это значит. Опыт моей страны, опыт тех страшных событий, виновником которых Германия стала в двадцатом столетии, определил нашу установку: нам нельзя допустить повторения произвола в международных отношениях, мы должны добиваться, чтобы нынешнее мироустройство строилось на политике, которая соблюдает правила и договоренности, политике, которая предсказуема и надежна.

Не думаю, что это какие-то конкретные опасения, полагаю, что большинство восприняло аннексию Крыма, а потом ужасную войну на Востоке Украины — с удивлением, это было неожиданно, люди не понимают, что может быть дальше. Вот эта неопределенность и непредсказуемость и порождает страхи.

Число германских инвесторов в России сократилось с 6200 до 6000, бизнес-перспективы для большинства из них не радужные. Но германские бизнесмены — и им вторят российские аналитики — утверждают, что это в значительной степени результат структурных проблем российской экономики, падения курса рубля и цен на нефть, а не сложившейся международной ситуации.

Я не знаком с этим исследованием. Но известные мне статистические данные свидетельствуют о том, что торговый оборот России с европейскими и другими странами в прошлом году значительно снизился. Доля санкций в этом невелика. Что касается экспорта Германии в Россию, то он действительно значительно снизился: если сравнить показатели за апрель 2014 года с апрелем нынешнего года, то снижение составило 34,1%. Но в то же время торговый оборот Германии в мире увеличился на 7,5%. В общем и целом, такой результат для германской экономики вполне приемлем.

Аннексия Крыма Россией является очевидным нарушением международного права, и мы ее никогда не признаем. Это зафиксировано в соответствующей резолюции Генеральной ассамблеи ООН. Поэтому санкции, введенные в связи с аннексией Крыма, останутся. Но санкции — это не наказание, а инструмент политики для достижения определенной цели. Из этого следует, что из санкционного режима можно выйти политическим путем, и изменение нынешней ситуации зависит от России.

Прежде всего, я хочу сказать, что не стоит сравнивать исторические ситуации — это непродуктивно, особенно для политической дискуссии. Но что можно и нужно делать — это извлекать уроки из истории. Я далек от того, чтобы давать какие-либо советы. Я могу лишь рассказать, какие мы предприняли усилия и что у нас получилось. Тотальная война, которую нацистская Германия развязала в Европе, закончилась тотальным поражением и разрушением всего старого. Поэтому у нас не было другого выбора, как строить что-то новое. У нас шла очень тяжелая дискуссия, и в итоге мы пришли к выводу, что, лишь примирившись — не только с другими, но и с самими собой, — мы можем строить будущее, что нам необходимо признать, осмыслить и принять нашу историю. Причем, это не делается по указке сверху, сами люди, граждане, должны честно взглянуть на себя и признать содеянное. Процесс примирения и осмысления прошлого не завершен. Но в Германии существует однозначное понимание нашей истории, Второй мировой войны и тех страданий, которые Третий рейх навлек на Европу и на Советский Союз.