Катастрофические сценарии писателей-фантастов вновь приобрели актуальность
«Путин угрожал США ядерной войной», — пишет The Times. «Путин и его окружение готовы к ядерной войне», — предостерегает Forbes. «Путин разжигает страх ядерной войны», — тревожится Die Welt. Британская The Daily Telegraph спрашивает у читателей: развяжет ли Путин ядерную войну, если начнет проигрывать на Украине?
Судя по этим заголовкам, мы готовы вернуться на несколько десятилетий назад — в эпоху идеологического противостояния Востока и Запада, когда будущее всего человечества было под вопросом. Мир был хрупок, предельно уязвим и балансировал на грани Апокалипсиса. О ракетных шахтах и красных кнопках в черных чемоданчиках лидеров сверхдержав знали даже школьники. Заснув вечером в своей квартире, утром любой житель Земли рисковал проснуться в атомном аду. В те времена знаменитые западные фантасты предлагали читателям на выбор катастрофичные сценарии возможного близкого будущего — один другого кошмарнее.
Хорошо забытое старое
Предыстория известна. До 6 августа 1945 года о понятии «конца света» могли дискутировать по преимуществу теологи. Но после Хиросимы человечество почти сразу оказалось на пороге войны всепланетной, глобальной, которая могла привести к закату не отдельно взятое государство, но человечество в целом — без различия рас, религий, идеологий.
От проникающей радиации не смогли бы уберечься даже победители, а возникшая позже концепция «ядерной зимы» (научно небесспорная, но весьма убедительная) похоронила идею «ограниченной атомной войны». Все оказались в одной лодке.
Официальное прощание постсоветской России с коммунистической химерой должно было закрыть «атомную» тему навсегда, превратив жуткие прогнозы западных фантастов в умозрительные и безобидные страшилки. Но увы: нам суждено опять наступать на те же брежневские грабли. Когда Россия, ввязавшись в геополитические авантюры, рассорилась со всем цивилизованным миром, наше оружие массового уничтожения вновь обрело статус «последнего довода королей», а придворные шуты перестали стесняться в выражениях.
Обещания превратить Америку в «радиоактивный пепел» слетают с уст пропагандистов государственных телеканалов легко и непринужденно. За короткий срок путинский агитпроп ухитрился сделать немыслимое пусть не желаемым, но возможным. Согласно опросам, которые проводятся сегодня в социальных сетях, четверть россиян высказывается за применение атомного оружия в случае «внешнего вторжения в Крым». В этой же связи Андрей Макаревич с горечью заметил, что при нынешней власти из прежней советской формулы «ответный ядерный удар» незаметно выпало слово «ответный». Пожалуй, настала пора перелистать несколько наиболее известных «постапокалиптических» романов зарубежных фантастов ХХ века.
Герой Кевина Костнера в фильме «Почтальон» становится почтальоном, чтобы объединить разбросанных по всей Америке выживших одиночек
«Облака гнева и ярости»
Как бы выглядело такое будущее? Сначала вот так. «Города превратились в лужи стеклообразной массы, окруженной милями и милями каменного крошева, — читаем в романе Уолтера Миллера «Гимн Лейбовицу» (1960). — Целые народы исчезли с лица Земли, все вокруг было покрыто телами людей и скотины… Огромные облака гнева и ярости плыли над лесами и полями, и там, где они проходили, иссыхали деревья и опадали почки. Там, где кипела жизнь, ныне простиралась великая сушь, а там, где еще обитали люди, избежавшие немедленной смерти, они болели и умирали от отравленного воздуха, и никто не мог избежать его прикосновения, и многие умерли даже в тех краях, на которые не обрушился удар страшного оружия, ибо и туда проникал отравленный воздух».
Дэвид Брин в романе «Почтальон» (1985) рассказывает о «тысячах тоннах пыли, в которую превратилась поднятая огненным смерчем в стратосферу горная порода и плодородный слой почвы. Атмосфера стала пропускать меньше солнечного света и охлаждалась все больше… Привычный режим температур и атмосферного давления нарушился, и это породило ураганные ветры. Север укутало закопченными снегами, которые кое-где не таяли даже летом».
Фантастов, сочиняющих «постапокалиптические» романы, нередко упрекали в алармизме, в стремлении воспользоваться чересчур сильными средствами. Однако в культуре вообще мало что бывает «нельзя». Запреты этики не действуют в сфере эстетики. Можно писать о машинах времени после Уэллса, о роботах после Чапека, об адюльтере после Льва Толстого. Не возбраняется даже писать стихи после Освенцима — что бы ни утверждал Адорно. Дело в результате. И Миллер, и Брин создали романы, пусть и разные по масштабам описываемого (в «Гимне Лейбовицу» сюжет охватывал несколько столетий), но художественно вполне убедительные, без скидок на жанр.
Мысль о том, что цивилизация — лишь фрак на обезьяне, до поры подавившей в себе инстинкты разрушения, издавна беспокоила писателей и философов. Даже оптимисты эпохи Просвещения вынуждены были стыдливо признавать обаяние варварства, которому порой так нелегко сопротивляться. В свою очередь, фантасты, благодаря избранному им жанру, получали для своих экспериментов куда более обширное поле. И спешили засеять его всевозможными драконьими зубами, любопытствуя, каковы же будут всходы.
Технология выживания
У Миллера «технологии» выживания посвящено немало замечательных страниц. Католическая церковь берет на себя роль объединителя homo sapiens, посланцы Нового Рима становится и почтальонами, и учителями. Сам Святой Лейбовиц, ученый, погибший мученической смертью от рук неолуддитов, оказывается для монахов символом бескорыстного служения человечеству, которое, по Миллеру, этой жертвы все-таки не заслуживает. Обрывки и обломки цивилизации тщательно сберегаются церковью (служители которой сами зачастую не понимают смысл сохраняемых ими бумаг и механизмов), разум ненадолго берет реванш, но затем неоварварство торжествует и утюжит то, что только-только успело возродиться: скопленные знания используются в немирных целях, начинается новая мировая бойня — и на этот раз уж точно последняя, дальше некому будет сражаться даже каменными топорами. В финале романа уцелевшие монахи строят космический корабль, чтобы эвакуировать свою сокровищницу знаний Меморабилию в космос, на Центавр, однако никто не уверен, что и на Центавре маховик превращения человека в скота не раскрутится снова. И что — искать новую Вселенную?
Уолтер Миллер в романе «Гимн Лейбовицу» предрек безрадостную судьбу постъядерному Нью-Йорку
Почта как объединитель
Как и Миллер, Брин немало рассуждает о «бессердечии, поразившем людей после Катастрофы». В его романе выражение «мастера выживания» — бранное: так зовут последователей Натана Холна, для которых воинствующий животный эгоизм перечеркивает любые моральные нормы. Холнисты живут по принципу «умри ты сегодня, а я завтра», они витальны, безжалостны, их трудно победить не только разрозненным фермерам, вросшим в свою еле плодносящую землю, но и немногочисленным умникам, окопавшимся в немногочисленных городках. И все же реальность «Почтальона» куда менее горька. Волею судеб, авантюрист и самодеятельный актер Гордон Кранц (в фильме-экранизации эту роль сыграл Кевин Костнер), подобравший почтовую сумку и форменную куртку письмоносца, невольно становится объединителем отчаявшихся одиночек, затерянных на американском континенте.
Будь Гордон очередным мускулистым героем без страха и сомнения, роман потерял бы значительную часть своей убедительности. Но Гордон — обычный человек, случайно оказавшийся в нужном месте в нужное время. Вот почему фальшивый почтальон, выдающий себя за посланца несуществующего Конгресса США и вселяющий уверенность в людей, уже не в силах выйти из образа. Маска приросла к лицу, легенда ожила, отступать некуда — позади холод, тьма и варварство. Надо идти вперед, как бы тернист ни был путь.
В романе Робера Мерля «Мальвиль» французы пытаются выжить после ядерного взрыва над Парижем
Последняя надежда
«Отныне мы можем смотреть в будущее с надеждой. Если только к данным обстоятельствам применимо слово «надежда»…» Этими фразами заканчивается роман Робера Мерля «Мальвиль» (1972), где немногочисленная колония французов, оставшаяся на пепелище после взрыва литиевой бомбы над Парижем, изо всех сил старается восстановить жизнь по канонам человечности. Мерль не считал себя научным фантастом и брался за произведения в этом жанре, когда чувствовал, что обычного реалистического посыла мало. Люди в «Мальвиле» вернулись к истокам цивилизации, и отныне их, как в первобытные времена, беспокоят простые проблемы: как добыть пищу, сберечь огонь, найти воду, сохранить жилище. Впрочем, человек — не просто «разумное животное», — по Мерлю, цивилизация не может исчезнуть совсем, пока люди остаются людьми…
В ХХ веке «постапокалиптическая» фантастика сделала главное — испугала людей, напомнила о ценности жизни на планете и о той легкости, с какой эта жизнь может быть утрачена. Возможно, сегодняшним фантастам придется возрождать этот жанр снова, чтобы опять, как и полвека назад, доказывать аксиомы: и безбашенным вождям, не ведающим, что творят, и их подданным, разучившимся думать самостоятельно. Помните, что говорил герой «Улитки на склоне» братьев Стругацких? «Думать — это не развлечение, а обязанность».
Фото: shutterstock, plissken.free.fr
