Караваны скорби

Первого числа мая 1915 года у нас в Харберте арестовали внезапно и заключили в тюрьму всех наиболее влиятельных, наиболее состоятельных армян. В тюрьме их били и пытали, говорили: у вас есть склады оружия, укажите, где они? Никто ничего не сказал. Да никаких складов и не было. Пытали страшно, бесчеловечно. <…> У мужчин отрывали ногти на ногах, клали окровавленные ноги в горячую воду, потом били по ранам ивовыми прутьями. У женщин брили головы, одевали на них раскаленные медные чаши или жгли огнем груди… Многие не выдержали мучений, умерли в тюрьме; некоторые помешались. Но мы уже отдали все, что имели, и ничего больше дать не могли. Тогда объявили, что все армяне должны быть высланы из края, что на это есть приказ из Константинополя…

Выселение началось. <…> Мы собрались и в субботу 14 июня вместе с другими вышли по дороге в Урфу. Наша партия состояла из наиболее имущих, наиболее образованных и уважаемых в городе семейств. Мы имели с собой повозки и лошадей, но передвигались очень медленно, т. к. мужчины шли пешком. <…>

Путь от Изоли до Малатии мы усеяли многими трупами. Но самое страшное, самое невыносимое было то, что на этом пути начались уже насилия над женщинами. Насиловали с гнусным цинизмом, со зверскими издевательствами, на глазах у мужей, отцов и матерей… <…> Потом нас собрали, чтоб вести в Урфу. Повозки и лошадей отобрали. Не оставили даже осликов, чтоб можно было посадить на них детей. Матери взяли малышей на спину, а тех, которые уже могли ходить, — за руки, и пошли. <…> Если кому-либо из жандармов слишком надоедал детский крик, он вырывал крикуна у матери и убивал, размозжая головку о придорожный камень. На первой же ночевке возобновились насилия над женщинами. Их даже не отводили в сторону. Эти люди (жандармы. — NT) были хуже, чем скоты, — те имеют хоть какое-то чувство стыда, а этим, напротив, хотелось больше гнусности и мерзости… Установили нечто вроде нормы и очереди: на каждые 10 солдат назначали одну женщину, тешились ею часа 2–3 подряд, затем бросали истерзанную, полумертвую, часто без сознания… Не оставили неоскверненными даже 10-ти, 8-летних девочек. Это повторялось на каждой стоянке. Были среди нас беременные женщины, которые от насилий и побоев разрешались преждевременно, истекали кровью и умирали на наших глазах. <…>

<…> Погонщик верблюдов перс Кербалай Али-Мемед рассказал следующее: «Я перевозил боеприпасы из Эрзинджана в Эрзерум. Однажды, в июне 1915 года, когда я подъехал к Хотурскому мосту, перед глазами моими предстало потрясающее зрелище. Несметное количество человеческих трупов заполнило 12 пролетов большого моста, запрудив реку так, что она изменила течение и бежала мимо моста. Ужасно было смотреть; я долго стоял со своим караваном, пока эти трупы проплыли, и я смог пройти через мост. Но от моста до Джиниса вся дорога была завалена трупами стариков, женщин и детей, которые уже разложились, вздулись и смердели. Такое ужасное стояло зловоние, что пройти нельзя было по дороге; мои два погонщика верблюдов от этого зловония заболели и умерли, а я вынужден был переменить свою дорогу. Это были жертвы и следы неслыханного и ужасного злодеяния. И все это были трупы армян, несчастных армян». <…>

<…> Мы продолжали свой путь в Кара-Джурн. Наш кучер, турок по национальности, указал на груду камней, вдали около одного холма, и объяснил, что в этом месте были убиты Зограб и Вардкес, два знаменитых армянских депутата.

Зограб был армянским депутатом Константинополя в Оттоманском парламенте. Его заслуги, красноречие и либеральные взгляды не могли понравиться младотуркам, не имеющим никакого понятия об истинной политике и конституционных принципах. <…> Что касается Вардкеса, один курд говорил мне, что он был смелым и мужественным человеком. Еще во времена правления султана Абдул-Гамида он стоял во главе армянских повстанцев и был ранен взрывом снаряда; его посадили в тюрьму, где ему давали лживые обещания с тем, чтобы он раскаялся. «Я не продам своей совести ни за какие должности», — ответил он. <…> 

Младотурки не могли терпеть таких людей. Потому они и выслали Зограба и Вардкеса из Константинополя вместе с многочисленными представителями (армянской) интеллигенции, дав приказание уничтожить всех их в пути. Потом пустили слух, будто они убиты разбойниками. <…>

<…> Однажды поступила следующая телеграмма от министра внутренних дел: «Цель высылки известного народа состоит в том, чтобы обеспечить благополучие нашего отечества в будущем, ибо, где бы они ни жили, они никогда не откажутся от мятежных идей. Мы поэтому должны стремиться, насколько возможно, уменьшить их число».

Эта телеграмма поступила в ноябре 1915 года. Восемь дней спустя она была передана (представителю Главного комитета по делам высылки. — NT) Абдуллахаду Нури-бею даже без утверждения генерал-губернатором. <…> Нури-бей тут же показал им (начальнику высланных Эйюб-бею и начальнику жандармерии Эмин-бею. — NT) полученную телеграмму. <…> Эйюб-бей стоял за открытую резню, но Абдуллахад Нури-бей, человек очень хитрый, с этим планом не согласился. Его идея состояла в том, что целесообразнее подвергнуть их тяжелым испытаниям нужды и суровой зимы. Убивая их таким образом, можно было для будущего заручиться доказательством, будто они умерли естественной смертью. <…>

Последовало то, на что рассчитывали представители власти. Ежедневно поступали донесения о сотнях умерших от голода, холода и болезней… Всюду свирепствовал тиф. Каймакам* * Глава администрации уезда. и чиновники, ведающие делами высылки, ежедневно посылали донесения о смертности. Смерть разила не только армян, она косила также местное население.

Однажды я сказал Абдуллахаду Нури-бею: «Бей-эфенди, давайте сделаем ссылку армян менее строгой, иначе смерть будет грозить всей Месопотамии. В этих обширных областях никто, кроме чертей, не останется. Каймакам в Расул-Айне сообщает тревожные сведения». Нури-бей засмеялся. «Мой мальчик, — сказал он, — таким образом мы сразу избавимся от двух опасных элементов. Вместе с армянами ведь умирают арабы! Разве это плохо? Ведь тем самым расчищается дорога для туркизма!»

Этот ответ заставил меня содрогнуться. <…>

<…> Адский план выселения армян проводился в жизнь систематически, чудовищными методами. <…> Я видел караваны, в которых по 5–10 человек шли связанные между собой, в других местах — видел уже трупы, связанные по два или по пять. <…>

Маленькая девочка из Зила рассказала мне, что когда выселяемые из Марзуана, Амасии, Токата отправились в путь, в так называемом Сар Хшлу (между Сивазом и Кесарией) дети были отобраны у матерей и заперты в отдельном помещении, а матерей заставили идти дальше. А затем в соседних деревнях было объявлено, что желающие (турки. — NT) могут получить любого из детей. Сама же эта девочка с cвоей подругой Нвард из Амасии была привезена в Константинополь одним турецким офицером. <…> Караваны женщин и детей в каждом городе и деревне выставлялись напоказ перед правительственными учреждениями, чтобы мусульмане могли выбрать себе среди них по нраву.

<…> Армян Байбурта, после выселения из города, частично вырезали, остальных, в основном женщин и детей, близ Эрзинджана сбросили в Евфрат. <…>

Я слышал от очевидцев и видел сам, как безжалостно обращалось турецкое правительство, в частности, с лицами духовного звания. <…>

Священника Тер-Асатура из селения Кармир, находящегося в трех с половиной часах пути от Харберда, в полуудавленном состоянии повесили, потом вынули из петли и потребовали, чтобы он указал место, где хранится оружие. Он стойко держался, и за это был жестоко избит. Достопочтенного священника утром отпустили — снова для того, чтобы он указал место, где хранится оружие. Несчастный убежал в селение Хойлу и бросился в колодец, откуда жандармы его тотчас же извлекли и после продолжительных истязаний размозжили ему голову топором.

Одного из палуйских священников, Тер-Атовма, оседлали, как лошадь, сели на него верхом и полтора часа гоняли. Его довели до изнеможения и затем потребовали, чтобы он выдал тайны и указал, где тайник с оружием. Тер-Атовм стойко и твердо отпирался, тогда его подковали и распяли… Под тяжестью этих мук он испустил дух.

27 октября мутесарриф* * Правитель санджака, административной единицы в Османской империи. Шевки-паша с 22 всадниками приехал в Арах и потребовал, чтобы находившиеся там армяне немедленно зарегистрировались и отправились в Муш для принятия магометанства. Когда все собрались у дверей канцелярии местных властей, вооруженные милиционеры штыками погнали 600 пленников по дороге в Муш. По прибытии в Муш из массы пленных отобрали всех мужчин — 150 человек и увели к востоку, в Битлис, а женщин и детей угнали на запад. О дальнейшей судьбе этих шестисот пленников мы не получили никаких известий и только позже узнали, что все они были убиты. Во всех тех местностях, где армяне сдавались в плен, повторилось то же, что и в Арахе.

В январе 1916 года в Муше не осталось в живых почти ни одного армянина, только призраки одиноких женщин и детей, голых и бездомных, тайно бродили по улицам города и курдским селам. Армянские районы Сасуна были сожжены и совершенно обезлюдели. <…>

После 15 января турки впали в уныние и о чем-то тайно перешептывались; мы узнали, что русские (войска. — NT) подошли к Хнусу и туркам грозит опасность. 27 и 28 января город переживал тревожные дни. Улицы кишели аскерами и жандармами. Люди были в трауре, из всех домов слышались проклятия и плач. Турецкие женщины с проклятиями обвиняли свое правительство и говорили: «Это — наказание за невинно пролитую армянскую кровь…»

Спустя несколько дней, когда разбредшиеся по разным уголкам беглецы собрались в Муше, я подсчитал и пришел к заключению, что из 1200 жителей, населявших несколько месяцев назад Аваторик, осталось только 8 мужчин и 12 женщин и детей, всего 20 душ. <…>

<…> Обыкновенно делалось так: вырывалась большая яма, к ее краям сгонялись женщины с детьми, и матерей заставляли сталкивать в эту яму детей, после этого яма засыпалась немного землей, далее на глазах связанных мужчин-армян насиловались женщины и убивались, после всего этого убивались наконец мужчины, трупы заполняли яму почти доверху. Часть христиан сгонялась к реке и сбрасывалась с мостов в воду, причем выплывавшие ловились и сбрасывались вторично. В Евфрате и ближайшей к Мушу реке сейчас не менее 25 000 трупов армян.

Против этого зверства запротестовало местное мусульманское духовенство, причем имам города Шейх Авис Кадыр обратился лично к мутесаррифу Сарват-беку, прося последнего уважать закон Магомета, разрешающего убивать только лиц мужского пола, способного носить оружие и сопротивляться, то есть в возрасте от 15 до 60 лет, на что в ответ получил угрозу быть арестованным и был обруган площадной бранью. После этого между городским духовенством и светскими властями началась вражда, и духовенство отступилось от общественной жизни. В то же время духовенство начало укрывать у себя армян, подвергаясь штрафам и оскорблениям от губернатора и полиции. <…>

<…> Рано утром перед нашим домом прошла колонна высланных, направляясь по шоссе, ведущему в Ерзнка. Мы последовали за ними. <…> Это была большая партия, но в ней насчитывалось всего двое или трое мужчин, остальные были женщины и дети. Многие женщины походили на сумасшедших. Они кричали: «Пощадите нас, мы станем мусульманами, немцами или тем, чем вы желаете, только пощадите нас. Нас ведут в Камах-Богаз, чтобы перерезать нам горло», — и они делали выразительный жест. <…>… Конные жандармы, размахивая своими плетками, безостановочно гнали толпу. На окраине города дорога в Камах-Богаз ответвлялась от главного шоссе. В этом пункте произошло то, что обычно бывает на рынке для продажи рабов. Мы также взяли маленькую девочку и семью из шестерых детей в возрасте от трех до четырнадцати лет — все они буквально уцепились за нас. <…> Затем мы поехали в город, чтобы получить разрешение взять с собой этих детей. Нам сказали, что власти сейчас находятся на совещании и решают судьбу только что прибывшего конвоя. Тем не менее, сестре Б. удалось поговорить с одним знакомым ей человеком, который разрешил ей взять детей с собой и посоветовал дать им фальшивые имена в паспорте. Этого нам было достаточно, и, возвратившись в госпиталь, мы в тот же вечер переехали с нашим багажом, детьми и всем, что у нас было, в гостиницу в Ерзнка. Санитары-турки в госпитале хорошо отнеслись к нам. «Вы сделали доброе дело, взяв этих детей», — говорили они. <…>