Войти в сумрак и вернуться (Мысли про себя)
ИК-14, поселок Парца, Мордовия — таков теперь адрес солистки Pussy Riot Надежды Толоконниковой. Ей досталась колония в печально знаменитой с гулаговских времен Потьме. В этой колонии сидела и юрист ЮКОСа Светлана Бахмина. По просьбе The New Times она написала о том, через что предстоит пройти Толоконниковой
Чем можно удивить или напугать после двух лет в «крытой» тюрьме, где небо видишь в клеточку, а с мужем общаешься по телефону через бронированное стекло?
Зона — это благо, там травка растет, небо над головой и четыре раза в год длительные свидания, а главное, закончены все эти бесконечные и бессмысленные суды, где можно молчать или декламировать басни Крылова — разницы нет. С такими мыслями ждешь зону, одновременно испытывая страх перед изменением судьбы, прощанием с родными, Москвой, той, прежней, жизнью. Следующие несколько лет (ЛЕТ!) ты проведешь в другом мире. Надо подготовиться. Подготовиться невозможно.
И вот в один из дней тебя, как мешок с картошкой, везут куда-то, никто не отвечает ни на один вопрос, при этом четко понимаешь, что твои родные несколько дней, а то и недель будут сходить с ума, не зная, где ты.
На задворках вокзала лают собаки, между дверьми автозака и вагона поезда больше метра — я плохо подготовлена к прыжкам, да еще с баулами.
Столыпинский вагон — возврат к историческому прошлому, хорошо хоть скотины рядом нет, хотя это спорный вопрос. За сутки движения или стояния на полустанках — два раза выпроситься в туалет, поспать по очереди на жесткой полке в купе-камере на два места, где едут в неизвестность четыре существа женского пола. За стеной агуканье уголовников: в вагоне только одно купе с женщинами.
А дальше низкое свинцовое мордовское небо, от которого тревога, сопровождавшая весь этот скорбный путь, перерастает в глухой ужас и одновременно апатию.
Спрыгиваешь с высокой подножки и по еще оставшейся интеллигентской привычке ищешь глазами, кому бы руку подать. Не туда попала.
Картинки, как в плохом кино 90-х — толпа женщин в одинаковых синих ватниках и серых платках, кто-то улыбается широкой беззубой улыбкой. Здрасьте вам.
Вообще люди — одно из главных открытий. Кто все эти люди — где и как они жили, и где тогда жила я?
Как общаться? Помню свою первую кружку кофе — это совсем не то, что на воле. Это церемония. Если есть повод поговорить или там к кому-то с какой-то просьбой, а иногда просто поболтать — заваривается большая казенная алюминиевая кружка растворимого кофе (ну так чтобы пару столовых ложек на стакан воды), дальше отливают чуть-чуть в другую (менее горячую) чашку, которую и пускают по кругу. В том первом кругу рядом со мной были и убийцы, и мать, перевозившая в себе и своем сыне килограмм гашиша, и… ВИЧ-инфицированные девушки. Отказаться невозможно. Так налаживают отношения, так проявляют уважение, решают вопросы, заводят друзей, так там живут. Хотя друзей там, наверное, не бывает, так же как не бывает любви — это все суррогат. В виртуальной реальности — в сумраке — не может быть настоящей любви и дружбы.
В тот самый момент, когда ты готова забиться в угол, никого не видеть и не слышать — вокруг будет 10–20–30 человек, кто-то обязательно что-то спрашивает (чаще просит), обсуждает, требует твоего отклика. Хотят рассказать очередную историю, в которой нет ни слова правды, одалживают очередную пачку чая или сигарет, чтобы никогда не отдать, но «отдам обязательно». Задают тупиковые вопросы типа: а зачем ты книжку читаешь? Одиночество в зоне — непозволительная роскошь.
Отдельная глава в книжке по зоновскому этикету — культура общения с администрацией.
«При виде представителя администрации надлежит быстро встать по стойке «смирно», вежливо поздороваться. Если осужденные находятся группой, одна должна скомандовать: «Женщины, внимание!» — хором «Здравствуйте». Хорошо, если услышишь в ответ, через губу: здрасьте. А то ведь норовит какая-нибудь 20-летняя девчушка с соплей на погонах, с половиной от твоего образования прикрикнуть: «Ты че, обнаглела — косынка как у тебя повязана?» А ты должна в ответ: «Ой, простите, Марь Ивановна, больше не повторится». И вот еще — из любимого: как-то приехал из управления мальчик-лейтенант, который при некотором воображении мог бы быть моим ранним сыном (тьфу-тьфу), а мы с интеллигентной коллежанкой, которая старше меня на десять лет, розы, значит, сажаем, чтобы глаз ихний ублажался. Так вот, он и говорит ей: «Ну как вам, девчонки, тут нравится с цветочками возиться?» Немая сцена.
Нет, человеческий фактор никто не отменял — люди разные, есть совестливые, незлобливые и даже в чем-то приятные (не надо забывать, что мы-то освобождаемся, а им весь свой срок там, в Мордовии, сидеть). Вопрос в системе — а система видит в тебе… а никого она не видит. Был человек и нету. Тебя посадили, лишили свободы — это ж мало, должна прочувствовать, испытать весь курс, так сказать, лечения: голод, холод, унижения, иногда побои. Хорошо, когда все прогрессивное человечество и мировая общественность за тебя впряглись, тогда ты будешь человеческой единицей числиться, а если ты никому не известная Маня Иванова из Покрова, да и родственников у тебя состоятельных нет, тогда ты «осужденная», «зэчка», прав никаких, одни обязанности, нечетко описанные в Правилах внутреннего распорядка.
Правила — отдельная история. Есть писаные и неписаные правила (выполнять которые надо так же, как и писаные). Почему нельзя хранить пижаму под подушкой? Почему нельзя днем сесть на кровать? Почему под форму нельзя надеть свитер с «горлом»? Почему мыться и стираться нужно один раз в неделю, почему, наконец, угостить соседа шоколадкой или сигаретами — серьезное нарушение режима? Нельзя красить волосы, нельзя делать маникюр, но — отличная новость — можно бигуди! На завтрак, обед и ужин строго строем — по пятеркам становись. Кстати, прием пищи — режимное мероприятие, отсутствие на нем — косяк, пара-тройка пропусков — ШИЗО. Можешь и не есть ничего (тем более что это отдельное испытание), но присутствовать обязан. А смотр формы одежды два раза в год на плацу с маршировкой под патриотические песни всех, включая пенсионерский отряд, — зрелище незабываемое. Кстати, где-то в недрах есть запись и с моей маршировкой, по росту я в первой пятерке, спрятаться невозможно: когда-нибудь после открытия архивов буду хвастаться выправкой.
Понять это нельзя, а значит — легко нарушить. Нарушил — получил взыскание — закрыл дорогу домой по УДО.
Когда все это осознаешь, варианта два: стать нервнобольным маньяком, бояться нарушить какую-то ерунду, стать мнительным или наплевать на все и просто ждать конца срока. У меня был третий вариант — истерика, переходящая в апатию. Вернуться к себе и в себя помогают только мысли о семье, детях. Рано или поздно, так или иначе это все закончится.
А пока это только начало. Но начало движения домой. Надо найти дорогу, найти хорошее в плохом, смешное в грустном, светлое на темном.
Именно поэтому главный совет — найти силы и остаться человеком. Выйти из сумрака, выйти человеком.
Трудно будет, страшно будет, грустно будет, легко не будет.
Tweet
