Пока сердца для чести живы

Розы вянут, а апельсины сохнут или гниют прямо на ветках. «Розовая» и «оранжевая» революции утратили свой протестный потенциал. Наверное, это обыкновенная история: диссиденты становятся президентами, и начинается обыденная государственная жизнь с компромиссами, прагматикой и извечной политической истиной «Своя рубашка ближе к телу». Нет, я ничего плохого не хочу сказать про грузинские реформы. Шикарные реформы. И по-моему, Михаил Саакашвили для своей страны — грамотный, хороший президент. Профи. Даже слишком профи. Сначала, действуя по формуле «враг моего врага — мой друг», он приезжал в Минск к Лукашенко. Не побрезговал. Потом и вовсе поздравил его с избранием. Сейчас призывает Запад поддержать Беларусь (то есть Лукашенко), чтобы республика не досталась Москве. Это чистая политика, «грязное дело, а не институт благородных девиц», по словам Виктора Шендеровича. Но те, кого избивали, кого посадили в тюрьму КГБ, эта несломленная демократическая оппозиция Беларуси сжимала кулаки и шла на пикеты к нашему посольству в Минске, когда российские танки катили к Тбилиси. Саакашвили нарушил все законы демократического товарищества. Здесь преданы свои. Стать президентом из диссидента — это моральное понижение. «Маленькая страна» — это не оправдание. Маленький Лихтенштейн в отличие от большой Англии не выдал в 1945 году Сталину советских беженцев. Большая Франция депортировала по приказу Гитлера на верную смерть своих евреев, а маленькая Дания их спасала. И вплоть до того, что король сшил себе желтую звезду. Петэн и Лаваль не сшили.

Лукашенко не признал Абхазию и Южную Осетию? Захочет Москва — и он признает независимость Кахетии, Аджарии и даже Картли.

Та же история с Виктором Ющенко, которого пламенный Борис Немцов заранее объявил украинским Гавелом. Нет, Гавел не пошел бы в суд давать показания на арестованную женщину — Юлию Тимошенко. Он бы принес ей букет оранжевых роз, корзину апельсинов, взял бы всю ответственность на себя. И не получил бы гнилым помидором по репутации.

Кстати, если бы Звиад Гамсахурдиа не оказался плохим диссидентом, не отрекся бы, не принял бы вполне московский закон о защите своих чести и достоинства, его бы не бросили грузинские правозащитники и российские диссиденты. Гражданской войны могло бы и не быть. Эту вину пришлось искупать жизнью.

У диссидентов было железное правило: с арестом кончались все счеты, все разногласия, все раздоры. Давший показания на обвиняемого на политическом процессе, предавший соратников, становился изгоем навсегда. Как Красин и Якир, в 1973-м заложившие разом все демдвижение.

А ведь диссидентские законы впервые сформулировал Пушкин. Они запечатлены на постаменте его памятника. «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал, что в мой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал». Едва ли Пушкин очень стремился на Сенатскую площадь. Он был для этого слишком умен. Чай, не Ленский. Но царю ответил как должно, как типичный диссидент. Солидаризировался. По великой формуле из фильма Стэнли Кубрика: «Я — Спартак». Сказал, что вышел бы непременно, будь он в Петербурге. И дальше поступал как глубоко порядочный человек. Написал «Во глубине сибирских руд». А в другом стихотворении сказал: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…» Делом чести для русской интеллигенции всегда был отказ пожимать руку жандармам и сотрудничать с охранкой.

Моральное падение каждого демократического президента умаляет и нас, ибо мы едины со всей мировой демократией. Плох тот президент, который не годится в диссиденты.


Tweet