В ночь на вторник полил дождь. Утром он все лил и лил, но собачка хочет писать и в дождь, и делать нечего: пошел я в парк Сокольники. Собачка пописала на парк Сокольники; в полном одиночестве (других дураков гулять не было) мы сделали привычный круг по асфальтовым дорожкам и направились в сторону дома, и тут встретили первого человека.
Это был узбек с расквашенным носом и подбитым глазом. Насквозь, разумеется, мокрый, потому что ливень не тормозил ни на секунду.
Убедившись, что я не собираюсь травить его собакой, узбек спросил, как выйти из парка. Я указал ему кратчайшую прямую — к центральному входу. Секунду подумав, он вздохнул, указал в противоположном направлении и спросил: а там я выйду? Я ответил, что выйдет, но очень не скоро, потому что парк большой. Я спросил: куда ему нужно попасть? Он ответил: на улицу Лобачика.
Для всякого жителя Сокольников помимо географической характеристики этот ответ содержит и характеристику социальную: улица Лобачика, по дороге к Третьему кольцу, втекает в пейзаж, словно придуманный для Хичкока — ряд хмурых гаражей вдоль глухой дороги… Именно туда автобусами свозят (а вечерами оттуда вывозят) гастарбайтеров.
Узбеку надо было на улицу Лобачика, и я указал ему кратчайшее направление по асфальтовой дорожке, но оно его тоже не устроило, и на поврежденном лице промелькнул ужас.
— Нет. Там они… — сказал он.
— А тут я пройду? — спросил он, указав на дорожку через лес.
— Пройдете. До ограды и левее… Там есть калитка.
И он пошел пробираться на улицу Лобачика по конспиративной дорожке через лес. А мы с собачкой пошли домой, причем собачка — по-прежнему в хорошем настроении.
О чем думала собачка, не знаю — я думал о Юрии Михайловиче Лужкове, его жене Елене Николаевне Батуриной и главе МВД Рашиде Гумаровиче Нургалиеве. Я думал, как хорошо быть любым из них и как плохо — узбеком.
Который, в качестве строительного раба, на полуживотных основаниях, обитает на ударных стройках города Москвы и, получив по лицу от представителей русской патриотической молодежи, пробирается лесом в свою конуру, чтобы, встретив вдругорядь, они не убили его вовсе.
И последнее, о чем мечтает в этот момент узбек, — это о встрече с ментом, потому что твердо знает: мент не заинтересуется вопросом, кто превратил его глаз в заплывший кровоподтек, а заинтересуется, нет ли у раба в кармане сотни рублей — откупиться за свое нерусское лицо и рабский статус…
Я счастлив за Елену Батурину, которая с постоянством Елены Исинбаевой берет новые высоты в списке «Форбс», но дивизии хмурых рабов, сидящих по вечерам на корточках под сокольническим небоскребом, который вознесет ее благосостояние к новым рубежам, немного мешают моей радости за эту простую женщину, которой так повезло с мужем. Я приветствую беззаветные усилия этого ее мужа по борьбе с грузинским геноцидом, но должен заметить, что за годы его правления в Москве за непринадлежность к титульной нации было убито значительно больше людей, чем в Цхинвали.
Мой дух захватывает от благодарности всякий раз, когда Рашид Нургалиев, весь в белом, поражает уши начальства статистикой милицейских успехов, но хочу уточнить: значится ли в оной статистике за 9 сентября 2008 года избитый узбекский гастарбайтер, пробирающийся партизанскими тропами на улицу Лобачика?
