Письмо первое: об отлучении Льва Толстого от Церкви

Эпистолярный жанр предан забвению. Можно сколько угодно рассуждать о причинах сего, но зачем? Жанр – мною горячо любимый, составляющий много томов, тысячи страниц моих сочинений – потерян. Его не вернуть. Впрочем, можно о нем напомнить, можно предлагать вниманию читателей образец этого славного жанра, предлагать, с тем чтобы возбудить внимание, вкус и воображение. И тогда что-то может и родиться, что-то новое и достойное… Нет, конечно, оно, это новое, не достигнет тех высот, которых в свое время достигли мы, потому что время другое, совсем другое, не располагающее к размышлению, к неспешному вхождению в суть вещей. Но я без ложной скромности полагая, что нет мне равных в этом жанре, я, который уделял много времени и сил России, переписываясь и с графом Иваном Ивановичем Шуваловым, и с блистательным князем Юсуповым, и с несравненной императрицей Екатериной II в надежде добиться торжества просвещения, я, ожидания которого были жестоко обмануты, решился на еще одно усилие.

Вы угадали: буду писать вам письма в надежде, что форма их и содержание встретят в вас поклонников и почитателей не только изящной словесности, но и мысли, да не просто мысли, а мысли картезианской, а значит, скептической и ничего не принимающей на веру. Cogito, ergo sum, говаривал мой блестящий предшественник Декарт – мыслю, следовательно, существую, и это так. Вы возразите мне, что есть и такие, которые не мыслят вовсе, но существуют? На что возражу, что это существованием называть никак нельзя, это бытование, не более того.

Горько признавать, что людей мыслящих продолжают преследовать. Так это было во времена Декарта, так это было в мое время и так это остается в нынешнее время. Вы никогда не задумывались над тем, что мы, люди, не меняемся? Что страсти, коими были одержимы наши древние предки во времена Эсхила и Аристофана, продолжают управлять нами сегодня? Не удивлялись ли вы тому, что и силы, нас притесняющие, по сути, не изменились: власть и церковь?

Справедливости ради следует признать, что власть меняется, принимая разные обличия. Церковь же – нет. Я от души посмеялся, узнав, что ваша Русская православная церковь вновь отказала в просьбе вернуть графа Толстого в свое лоно. По причудливому совпадению именно сегодня исполняется 110 лет Определению Священного синода от 20–22 февраля 1901 года, которое начинается так: «Изначала Церковь Христова терпела хулы и нападения от многочисленных еретиков и лжеучителей, которые стремились ниспровергнуть её и поколебать в существенных ее основаниях, утверждающихся на вере во Христе, Сына Бога Живаго. Но все силы ада, по обетованию Господню, не могли одолеть Церкви святой, которая пребудет неодоленною вовеки. И в наши дни, Божиим попущением, явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрёкся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей, веры отеческой, веры православной…», etc. ad nauseam.

Стиль письма изящен, хоть и витиеват, однако по сути своей Определение напоминает постановление Союза советских писателей об исключении Бориса Пастернака, но это другая тема, о которой я вспомнил потому лишь, что опального писателя восстановили в члены Союза через 29 лет после его исключения, что было свидетельством изменения власти. Церковь же, позволю себе повториться, не меняется. Когда в 2001 году правнук графа Владимир Толстой обратился к Патриарху Московскому и всея Руси Алексию II с просьбой пересмотреть синодальное Определение, тот ответил: «Не можем мы сейчас пересматривать, потому что все-таки пересматривать можно, если человек изменяет свою позицию». Каким образом мог человек, умерший сто лет назад, пересмотреть свою позицию, остается великой тайной, что вполне в русле церковных понятий, основанных на чуде: очевидно, покойный граф должен был восстать из праха и покаяться. Совсем недавнее новое обращение также было встречено отказом, основанием которого был довод о том, что граф своими высказываниями инициировал развал Российской империи, способствовал приходу коммунизма.

Можно лишь с трудом представить себе, что он сказал бы по поводу того, что ныне РПЦ считает возможным не только поучать женщин России тому, как следует и не следует одеваться, но и предупреждать их о том, что если в результате ношения «не той» одежды их изнасилуют – это их собственная вина.

Что до права женщин самим решать, рожать или нет, то церковь, как православная, так и католическая в лице бородатых и облаченных в рясы мужчин, категорически выступает против, равно как и против использования противозачаточных средств, проще говоря, презервативов. Удивительно, что именно эти мужчины считают себя вправе предписывать женщине законы поведения, поучать их, напоминать им, посыпая свои речи рассуждениями о высокой морали и духовности, о первородном грехе, сами при этом то и дело занимаясь – как бы это выразить изящно – не самыми богоугодными делами.

Когда-то я писал, что «самый нелепый из всех деспотов, самый унизительный для человеческой природы, самый несообразный и самый зловредный – это деспотизм священников; а из всех жреческих владычеств самое преступное – это без сомнения владычество священников христианской церкви».

С любопытством смотрю на милую мне Россию, где хранятся все 6 тыс. 814 томов моей личной библиотеки, некогда купленной у моей племянницы Екатериной Великой. Диву даюсь, глядя на причудливые перемены, на то, как еще совсем недавние атеисты-коммунисты заменили свои красные книжечки на кресты, как они стремятся возможно более публично оказаться рядом с патриархом, целуют ему руку…

В начале XX века в России было 100 тыс. монашествующих священников и 110 тыс. представителей белого духовенства, а с учетом их семей это сословие составляло 630 тыс. человек. Справедливо спросить: почему они подверглись столь страшным гонениям, почему их народ так ненавидел? Ответ прост: церковь была слишком близка к власти, она отождествлялась с ней.

Кто имеет уши да услышит.