Лебединая песня России

Россия могла бы 28 ноября отметить 130-летие со дня рождения Александра Блока, самого чарующего и самого пугающего из своих поэтов. Но как сказал Игорь Северянин, «нет ни страны, ни тех, кто жили в ней». Блок написал нам на дорожку: «Рожденные в года глухие пути не помнят своего. Мы — дети страшных лет России — забыть не в силах ничего». Чтобы познать Россию в ее последние часы, на смертном ложе Серебряного века, нам придется обратиться к Блоку, нашему Вергилию и одновременно Орфею.

С портретов и фотографий на нас смотрит немного свысока божественно-прекрасное, спокойное лицо. Поэт милостью Божьей. Символист из «Философской комнаты», где коллеги-волшебники, Николай Гумилев, Валерий Брюсов, Осип Мандельштам, Марина Цветаева и Анна Ахматова, мирно занимались своей великой Игрой в бисер. Вот только не было в России школы, которую окончил Гарри Поттер, и не умели эти райские птицы защитить себя и других от «тени Люциферова крыла».

Красота может быть мучительной и смертельной. Именно такова блоковская красота: она не к добру. Не живут долго после «черной розы в бокале золотого, как небо, аи». И не свадьбу сулит образ вечно ускользающей, грезящейся Незнакомки: «И веют древними поверьями ее упругие шелка, и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука».

Рафинированному эстету Блоку дано было познать восторженную и темную душу древнего предка, стоявшего на перекрестке трех могучих традиций Руси: острой, авантюрной свободы викингов; чистого и доброго славянского мира, где один за всех и все за одного, а меч подъемлют только для самозащиты; разгульной и хмельной воли дикого поля и скифской степи. «И я с вековою тоскою, как волк под ущербной луной, не знаю, что делать с собою, куда мне лететь за тобой! …Вздымаются светлые мысли в растерзанном сердце моем, и падают светлые мысли, сожженные темным огнем…» В одну прекрасную ночь он почувствовал себя скифом и написал манифест от их имени. И это тоже было пророчество: Россия до сих пор грозит Западу «своею азиатской рожей».

Гениальность — это ключ от бездны, Блока читать неуютно, но Россия, увы, не искала и не ищет уюта. В сверкающем ожерелье русской поэзии Блок был самым большим алмазом. Поэтический цех признал его своим мэтром, но хрупкая башня из слоновой кости рухнула, и небожители оказались брошенными на безжалостный российский снег. Блок предвидел Катастрофу, он даже призывал смириться перед ней, ибо находил общество несправедливым и несовершенным. Обычный для нас случай: элой, призывающий на свою голову морлоков. Это была капитуляция перед Роком: «И пусть над нашим смертным ложем взовьется с криком воронье, — те, кто достойней, Боже, Боже, да узрят Царствие твое!»

Лебеди поют прекрасно, но только перед смертью, а потом устремляются камнем вниз и разбиваются о землю — чуждую им стихию. Блок спел для России такую песню. «Двенадцать» — это уже удар о камни. Современники не поняли Блока. Время было такое: хотелось искать предателей и кому-то не подавать руки, вот Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский Блоку ее и не подали. А ведь «Двенадцать» — это не комплимент. Это недружеский шарж. И Иисус «в белом венчике из роз» впереди бандитов — это не соглашательство с большевиками, а прощание с Богом, оставившим Россию.

Блока расстреливать не пришлось: он умер от отчаяния и инфаркта в августе 1921 года, указав русской интеллигенции ее путь. «Когда над рябью рек свинцовой, в сырой и серой высоте, пред ликом родины суровой я закачаюсь на кресте…»

Не мы первые. Блок дурного не посоветует. Качайтесь, Шура, качайтесь!