В тот день в суд пришли известные правозащитники, писатели Евгений Попов, Мариэтта Чудакова, политик Гарри Каспаров, экономист Александр Аузан, актриса Наталья Фатеева и кинорежиссер Эльдар Рязанов. На удивление, было много молодых — студентов-юристов, экономистов. Пришла и «группа поддержки» — те, кто все эти долгие месяцы следил, чтобы на столах у адвокатов стояли свежие цветы, а в зале сидели сочувствующие.
11 часов. «Может, у кого-то не выдержали нервы и они отбили автозак с Ходорковским и Лебедевым?» — предположила Мариэтта Чудакова. «Вряд ли. На такие подвиги никто не решится, да и зачем? — ответил ей кто-то из правозащитников. — Надеюсь, президент все-таки покажет, на что он способен, и отпустит МБХ и Лебедева. Даже в брежневские годы диссидентам больше семи лет тюрьмы не давали. А они уже их отсидели».
И тут с четвертого этажа в окружении нескольких конвоиров спустились Михаил Ходорковский в черной куртке и Платон Лебедев в белой ветровке с черным портфелем. Публика зааплодировала. Улыбаясь, они быстро прошли в зал, подгоняемые конвоем. Потом разрешили зайти и нам.
Речь Ходорковского была первым выступлением защиты в прениях. И — да простят меня его адвокаты — самым важным выступлением. Он четко объяснил, сколь абсурдны и неконкретны обвинения в похищении нефти.
«Некоторые эксперты и раньше говорили, что прокуроры играют на нашей стороне, — говорил Ходорковский. — Иначе объяснить то, что происходит, невозможно. Нам предъявлено такое обвинение, что вынести законный обвинительный приговор абсолютно невозможно».
Прокуроры в прениях не объяснили способ хищения нефти, говорил Ходорковский. Они представили суду только свои версии, и получилось, что нефть могла быть похищена несколькими способами: «путем изъятия», «переводом на баланс», «по договору», «под видом договора».
«Ваша честь, знаете анекдот: на самолете есть бар, бассейн, ресторан. Пассажирам говорят: «Пристегивайтесь, теперь со всем этим мы постараемся взлететь!» «Что со всем этим делать, ваша честь?» — спрашивал у судьи подсудимый.
„
Я понимаю: оправдательный приговор в московском суде — событие почти фантастическое
”
Стоя в стеклянной клетке, Ходорковский почти три часа держал в напряжении зал. Судья слушал внимательно, но к концу речи стало понятно, что судья устал. И было отчего: Ходорковский сначала мягко, а потом все жестче и жестче убеждал его: обвинительный приговор по делу невозможен, немыслим.
«Ваша честь, ЮКОС признан (прежними решениями суда и прокурорами. — The New Times) собственником нефти. Собственник, контролирующий процесс хищения, — такое возможно лишь при грабеже и разбое. Помните Паниковского, который бежит с гусем под мышкой, а за ним — собственник с группой поддержки. Если это можно назвать контролем за транспортировкой...»
Ходорковский напомнил о показаниях министров Христенко и Грефа, которые никогда ничего не слышали о пропаже нефти ЮКОСа. Он приводил и показания свидетелей обвинения, которые также опровергали прокуроров.
И снова шутил: «Мы все знаем детскую считалку: «А и Б сидели на трубе». А — это вещь, жидкость — она ушла в трубу и дальше перешла к потребителю, минуя организованную группу. Б — это имущественное право — перешло к ЮКОСу, который и судами и оппонентами признан добросовестным приобретателем. Что похищено? Союз «и»? Но в похищении Союза меня не обвиняют. Его развалили до нас».
Судья не улыбался, а в зале смеялись. И наконец, Ходорковский сказал: «Я понимаю: оправдательный приговор в московском суде — событие почти фантастическое. Но мои оппоненты очень старались. Оцените их усилия по достоинству. Иначе в следующий раз они могут просто плюнуть на пустой лист бумаги и со штампом «Генеральная прокуратура — копия верна» прийти к вам за 14-летним приговором.
Зал буквально взорвался аплодисментами. И тут судья не выдержал: «Прекратите аплодисменты! Выведите тех, кто аплодировал!» Из зала ответили: «Все, все аплодировали». «Перерыв на обед! Предупреждаю зал! — взорвался Данилкин. — Все ваши аплодисменты будут пресекаться аналогичным образом! Здесь не культурно-массовое мероприятие!»
По букве закона судья Данилкин прав. Суд — не театр. Он, наверное, предпочел бы, чтобы этот процесс и вовсе был закрытым. Или чтобы публика в зале, как на процессах советских диссидентов, состояла из сотрудников КГБ-ФСБ. Тогда бы никто и не аплодировал. И все были бы — за, за что угодно: украли всю нефть России, загнали ее бен Ладену, рыли туннель под Кремлем, задумав напакостить национальному лидеру или сразу двум, сидя в Чите, пытались снести с орбиты Луну или залить водой Солнце...
Очень хочется, чтобы судья услышал Ходорковского. Но на оглашение приговора я не пойду. Зачем еще раз убеждаться, что два года перед нами разыгрывали спектакль театра абсурда, где роли заранее распределены и финал тоже известен заранее? Зачем в очередной раз ужасаться бессмысленности обвинения и ничтожности людей, его поддерживающих? Нет сил наблюдать человеческое несовершенство. Лучше пусть мне об этом сообщат по радио.
