Стокгольмские страдания

Недавно кто-то из знакомых сказал, что читал Герту Мюллер и что она совсем не так плоха, как можно было бы заключить из присуждения ей в прошлом году Нобелевской премии по литературе. Характерное суждение, говорящее о том, что в литературном вкусе есть множество куда более надежных ориентиров, чем Нобелевский комитет.
И тем не менее мы каждый год в начале октября ждем от этих людей откровения. Строятся версии, приводятся доводы, лондонская букмекерская контора Ladbrokes принимает ставки и публикует шансы. В российском общественном мнении в последние перед объявлением решения дни можно было заметить серьезный поворот в сторону поддержки отечественных кандидатов — Беллы Ахмадулиной и Евгения Евтушенко. Значит ли это, что мы считаем их ровней самой Герте Мюллер? Рассчитываем ли мы, что от этого их слава в веках засияет еще ярче?
Правда, очевидность которой становится явственнее год от года, и так уже на протяжении сотни с лишним лет, заключается в том, что путь к сердцам читателей пролегает где угодно, но, как правило, не через Стокгольм. Первая премия была присуждена французскому поэту и эссеисту Сюлли-Прюдому, но ни Гийом Аполлинер, явно не уступающий ему по таланту, ни даже Поль Валери, предпочтительный для некоторых, ее не удостоились. И действительно ли Ромен Роллан уж настолько лучше Марселя Пруста?
В нынешнем году комитету удалось обмануть наихудшие ожидания многих, и премия была присуждена перуанцу Марио Варгасу Льосе, писателю с реальной репутацией и мировой славой. Но этот выбор вряд ли изменит мнение, сложившееся у многих о традиционной октябрьской комедии ошибок, достаточно сравнить наше реальное представление о литературе минувшего столетия с нобелевским списком.
Варгас Льоса сегодня — один из самых популярных и достойных испаноязычных писателей. Интересно также, что у себя в Перу он известен и как политический деятель правого толка, в чем прямо противостоит некоторым из недавних лауреатов. Но романы, которые принесли ему славу, такие как «Зеленый дом», «Разговор в «Соборе» и «Война конца света», написаны сравнительно давно, а последние, не столь масштабные, уже такого международного резонанса не вызывали. Трудно отделаться от мысли, что в лауреаты его взяли, просто присвоив себе чужой выбор, в компенсацию ряду досадных решений последних лет. Премия возникла во времена абсолютного европоцентризма, когда предполагалось, что знание двух-трех наиболее распространенных языков и джентльменский вкус позволят вынести объективное решение. Тем не менее даже дебют этой инициативы трудно было назвать многообещающим, а сегодня ситуация коренным образом изменилась, и полагать, что никем, кроме самих себя, не уполномоченные судьи, к тому же явно зашоренные политически и не скрывающие этого, имеют право диктовать нам свои вкусы — смехотворно.
Возвратимся на минуту в реальность. Автору приходилось много общаться с западными славистами, специалистами по русской литературе, в том числе и современной. Некоторые из этих людей прекрасно разбираются в своей области, но разве это означает, что мы будем спрашивать именно их, кто у нас лучший поэт или прозаик, и считать такой отзыв верхом почестей?
Может быть, еще не пришло время считать Нобелевскую премию по литературе каиновой печатью. Но полагать, что она является путевкой в вечность, — наивно. Достоевскому, как верно подметили Коровьев с Бегемотом, для этого не нужен был членский билет МАССОЛИТа, Данте и Шекспир вполне преуспели на своем поприще без одобрительного скандинавского кивка — думаю, что и у нас должно получиться.