Не падайте духом, поручик Куприн!

Когда телепатриоты собираются в круг на всех каналах и начинают хором голосить, умильно взирая на державу и восхваляя ее подвиги в афганско-чеченско-грузинских кампаниях, невольно радуешься тому, что нет в их стае не только крупных, но и средних писателей. Не поддается русская литература обработке под лакея с салфеткой: «Чего изволите?» И как здесь не вспомнить самого социального и самого политизированного нашего классика Александра Ивановича Куприна, родившегося 140 лет назад, 7 сентября 1870 года. Ни у кого из его собратьев по перу нет такого антимилитаристского и антишовинистического посыла. Мягкий и сильный свет его сочного и умного реализма показывает нам все уголки, все чуланы, все скелеты в шкафах Российской империи в живых картинах. Рыбаки-листригоны из Балаклавы, солдатики, то забитые, то молодцеватые, юнкера, кадеты, чиновники, бедные офицеры-армеуты из глухих гарнизонов, революционеры, проститутки, околоточные, студенты, аристократы, японские шпионы, крупное купечество — все толпятся на его страницах со своей правдой и своей ложью.
Куприн был мастером вытаскивать упирающиеся скелеты из запертых российских шкафов. Половина его рассказов — художественные журналистские расследования, приводившие к большим скандалам. Он был поэтом тайны и любви («Суламифь», «Гранатовый браслет», «Звезда Соломона»), но был и гражданином, и отнюдь не по обязанности, а по призванию. Он заставлял Россию останавливаться в ужасе у открытых им общественных язв. За блестящими эполетами, за звуками медных труб он со страстью и гневом показал тупость, муштру и невероятную жестокость армейской жизни в «Поединке», «Прапорщике армейском», «Дознании», «Ночной смене» и «Свадьбе».
Он (опять-таки один из всех своих собратьев по перу) указал на зверство и коррупцию тогдашней полиции — нашего сегодняшнего ориентира — и прошелся по жандармам (тогдашним спецслужбам). В 1905-м он в своем очерке безоговорочно осудил адмирала Чухнина за жестокое подавление восстания на «Очакове», что стоило ему 10-дневного домашнего ареста и высылки из Крыма.
В «Гамбринусе» Куприн изничтожает погромщиков и издевается над царским гимном, завидуя и тексту, и контексту английского («Никогда, никогда англичанин не будет рабом!»), и называет Россию страной, «отягощенной вечным рабством».
Конечно, Куприн не поладил с большевиками и вынужден был бежать во Францию. России больше не было, и в эмиграции он воспел и ее армию («Юнкера»), и даже ее монархию. В «Мысе Гурон» он заступился за истребляемых крестьян, за продольных пильщиков, «зашибавших» по три рубля в день: «Их давно вывели из быта в расход. Еще бы! Маленькие буржуи! Кулаки!» И эта крамола прокралась даже в зеленое собрание сочинений, которое мы получили в 1957 году.
Но главное — это пощечины, которые он закатил российскому милитаризму и ура-патриотизму. Русско-японская война была опасной и грязной глупостью — и в рассказе «Штабс-капитан Рыбников» Куприн на стороне японского шпиона. В «Бреде» он обрушивается на карателей, уничтожающих поляков во имя целостности государства. В «Кори» Куприн дает по зубам ура-патриотам, прославляющим «русскую стойкость» и «русское терпение», купленные «ужасами рабства» и «кровавым путем», и слышит в русской песне вместо удали «болезненный стон или пьяную икотку».
Пусть будет творчество Куприна нашим противогазом против удушливого имперского и милитаристского смога, десять лет назад накрывшего страну.