Ностальгия по прослойке

Обещанное Сколково еще не успело выдать на гора нанотехнологии, а с гуманитарной стороны уже вспыхнула ревность. В статье «Душеведение: духовный локомотив»* * «Ведомости», 15.06.2010. зам. научного руководителя ГУ-ВШЭ Лев Любимов утверждает, что воссоздание корпуса национальной интеллигенции куда важнее «технопарка». Надо, стало быть, финансировать пришедшую в упадок альтернативу. И кому же выпадет эта честь? Давайте спросим у Михаила Ходорковского... Уже больше сотни лет Россия не в состоянии вопреки всей печальной очевидности отказаться от комплимента, который однажды сделала самой себе. Слово «интеллигенция» — латинского корня, но русского происхождения. Содержание этого термина всегда было расплывчатым, но если попытаться реконструировать изначальное, то оно примерно таково: это социальная группа, представители которой занимаются интеллектуальным трудом (сюда относили также земских активистов — учителей, врачей и даже инженеров), имеют выраженную социальную позицию, как правило, влево от официальной, и которым небезразлична судьба угнетенных и обездоленных. В центре внимания этой первоначальной интеллигенции были индивидуальные человеческие судьбы, а не мифический «духовный потенциал» народа или государства. Чехов отправлялся на Сахалин, Толстой раздавал суп голодающим, Короленко возвышал голос против «черной сотни». Российская интеллигенция имела свою специфику, но ничего исключительного в ней не было. Джон Стюарт Милль, идеолог свободы и защитник интересов рабочих в британском парламенте, был, возможно, одним из самых ярких представителей интеллигенции в XIX столетии, во Франции это был Эмиль Золя, да и Маркса с Энгельсом приходится отнести именно к этой группе. Примеры наглядны до сих пор: в отличие от общей массы представителей интеллектуального труда они сегодня именуются «публичными интеллектуалами». В духовном наследии России термин «интеллигенция» — один из самых двусмысленных. После того как первое поколение было сметено революционным вихрем, термин раздвоился: с одной стороны, интеллигентным по сей день именуют человека, который держит нож в правильной руке и не сморкается в скатерть. С другой стороны, Ленин заклеймил интеллигенцию, обозвав гуманитарные предрассудки Короленко жалким мещанством. Сталин впоследствии нашел способ кооптировать отрекшихся от мещанства и присвоил советской интеллигенции роль прослойки — слова «прокладка» тогда еще не знали.
Сегодня любой намек на комплимент в слове «интеллигенция» иссяк, ничего духовно самобытного в нем нет. Никакой нужды в компрадорской интеллигенции страна не испытывает, несмотря на весь возможный дефицит духовности, вид Пастернака и Чуковского в слезах на выступлении Сталина никого не умиляет.
Сколковский проект потерпит крах, потому что нет примера, чтобы науку и технологию двигало государство, результатом этой «наносборки» будет все тот же автомат Калашникова. Технологию продвигает рынок, которому потребности общества известны лучше, чем самому чуткому правительству. Проект «Манхэттен» в этом смысле куда типичнее, чем проект «Аполло».
Что же касается гуманитарного «Сколкова», то такая идея еще нелепее. Наиболее типичный продукт, который производят публичные интеллектуалы, в несвободном обществе именуется крамолой, а в свободном обществе государство от такого финансирования устранено. Главным продуктом классической русской интеллигенции была совесть — можно именовать ее совестью нации, но прежде всего она была личной, человеческой. Свою совесть каждый финансирует сам.