Последний из могикан реализма

Андре Моруа всю жизнь отстаивал права классической литературы: тонкого, умного, абсолютно прозрачного (без натурализма), иронического и слегка печального взгляда на мир. Он верил (и не ошибался), что только этот взгляд, трезвый, без иллюзий, предполагает гуманизм. Литература для него была поприщем, на котором можно защитить права человека хотя бы в романе. Так что у нас есть резон отметить 26 июля 125-летие со дня его рождения.
Сын состоятельных католиков из Эльзаса, после лицея в Руане поработавший на суконной фабрике отца, Андре Моруа (псевдоним Эмиля Эрзога) вдохновлялся идеалами начала Великой французской революции — Зала для игры в мяч, Декларации прав человека. Он и сам был представителем третьего сословия — деятельного, честолюбивого, здравомыслящего, при этом отвергающего якобинство и чурающегося клерикализма и шовинизма. К Великой французской революции, ее идеям Моруа обращался в творчестве постоянно, писал о ней в мемуарах о своем учителе Алене, романах о Вольтере и Монтене. Был блестящим эссеистом и мощным публицистом. Он воевал — сражался и в Первую мировую, и во Вторую: союзнические войска, Сопротивление, короткая эмиграция, высадка в Нормандии. Литературные взгляды не расходились у него с честью и долгом. Он дружил с Сент-Экзюпери, Жаном Жироду, Жаном Прево. Никто из этих троих не вернулся с войны: Сент-Экс и Прево погибли, сражаясь, в 1944-м, великого драматурга Жироду, автора «Электры» и «Троянской войны не будет», как писал Моруа, в том же 1944-м отравили нацисты. Доживший до 1967 года Андре Моруа создал для нас этот мартиролог: писатели и поэты, не вернувшиеся с войны. Суровая и деятельная, без слюнявых сантиментов, любовь Сопротивления.
Андре Моруа воевал и на литературном фронте. Воевал против клерикалов и апологетов «дела Дрейфуса». Воевал с натуралис­тами типа Золя, отрицающими жизнь ради города Солнца; полемизировал с Мориаком, Селином, Веркором, Бернаносом, видевшими в жизни одни кошмары. Не надо путешествовать на край ночи, не надо сдаваться. «Мы и в самом деле видели отвратительных чудовищ. Однако рядом с ними сколько героев, одновременно мужественных и добрых; какая самоотверженная преданность самым человечным идеалам, сколько уже сделано для того, чтобы человек стал более счастливым и равноправным. И если вы не скажете об этом, если на вашей палитре не будет наряду с мрачными красками живых и веселых цветов, вы дадите искаженную картину жизни и причините много зла».
Он спорил с Альберто Моравиа. Моравиа уверял, что нужен «новый» роман. То же утверждала и Натали Саррот. А Андре Моруа спокойно зафиксировал, что «новый» роман агонизирует, а классический продолжает жить. Похоже на то: «новому» роману будут давать «Букеры», а старый добрый роман будут читать. Андре Моруа была близка и понятна русская литература: «Шопен драматургии» Чехов, «поэтический» Тургенев и особенно Лев Толстой. Моруа всегда говорил, что в его душе живут одновременно князь Андрей Болконский и доктор Антуан Тибо Роже Мартен дю Гара. Человечность и безжалостный анализ, всеведение сердца человека, неиссякающая надежда — вот что сделало Моруа пропагандистом русской классики в Европе. Перед смертью этот правый литератор, не доверявший стремительно левеющему миру, написал: «Не знаю, кому будут принадлежать мои сосны, когда вырастут, — очередному владельцу или колхозу. Но Франция будет всегда. Давайте же сажать леса». Вольтеровская формула долга: «Надо возделывать свой сад». Суровое мужество третьего сословия.