Последний гений Империи

Иосиф Александрович Бродский родился 24 мая 1940 года, 70 лет назад. До семидесяти ему дожить не дали, он умер в 1996 году, в изгнании, в Нью-Йорке. Те сволочи, которые, по словам Галича, гордились тем, что великий Пастернак, затравленный ими, «умер в своей постели», достигнув 70 лет («возраст смертный»), — в жизни и смерти Бродского повода для подобной гордости не найдут: Софья Власьевна, cоветская власть, гналась за ним по пятам, как волчья стая. Здесь были и арест, и отсидка, и ссылка, и карательная психиатрия, и травля, и вечная разлука с родителями, и заработанная в камере смертельная болезнь, и попытка самоубийства. Его стихи сразу стали «бульдозерными» и пошли под нож. Почему? Неужели за то, что он с друзьями в 1958 году на кухне обсуждал возможность угона самолета и бегства из СССР? Неужели за стихотворение «Еврейское кладбище»? Он не был диссидентом, он просто писал стихи. Но на его стихах лежал отблеск Серебряного века, который он воскресил своей поэтической мощью и снисходительной библейской мудростью, и это серебро звенело слишком громко. Он был последним поэтом Империи, в которой ему выпало родиться, и смотрел на нее свысока. Древняя сила Писания и мировой кругозор Древнего Рима — все это сверкало в его стихах и низвергалось Ниагарой в Неву и Финский залив. «Мира и горя мимо, мимо Мекки и Рима, синим солнцем палимы, идут по земле пилигримы». Сила и страсть этого гения просто испугали КГБ. Они только что закопали Пастернака, а тут опять такое цунами.
Нет, он не был безобиден, этот неформальный историк. Вот парень с подружкой уходят жить в лесную глушь: «Серп и молот бесят милку. Подарю ей нож и вилку». А как вам это? «Если сильно пахнет тленом, это значит где-то Пленум». Все. Империя может закрываться на перестройку. А «Шествие» — это же «Реквием» 60-х. «Вот и жизнь, вот и жизнь пронеслась, вот и город заснежен и мглист, только помнишь безумную власть и безумный уверенный свист». Это наш домашний Крысолов. «Как он выглядит — брит или лыс, наплевать на прическу и вид, но счастливое пение крыс, как всегда, над Россией звенит!»
В поэте было слишком много света, и тьма защищалась как могла. В 1963 году газета «Вечерний Ленинград» публикует статью Лернера, Медведева и Ионина «Окололитературный трутень», а через 2 месяца появляется подборка «писем читателей» с требованием наказать тунеядца Бродского. 13 февраля 1964 года следует арест. Оттепель кончилась сразу, без предупреждения. Кран закрылся, и наступил ледостав. Суд был похож на аутодафе. Судья Савель­ева глумилась над беззащитным гением как могла, и именно тогда у Бродского случился первый сердечный приступ. Его выслали на 5 лет в очень отдаленные места, в «глухую провинцию у моря» — у Белого моря, под Архангельск. Он отбыл там полтора года: за него вступилась вся мировая литература, даже сам Сартр. Но в 1972 году ему предложили выбор: эмиграция или «психушка». Он уехал, и преподавал в университетах, и получил свою Нобелевку, но его мытарства не кончились. Родителей не пускали к нему, а его — к ним. Даже не дали похоронить. «Это — кошка, это — мышка, это — лагерь, это — вышка. Это — время тихой сапой убивает маму с папой».
Он не вернулся умирать на Васильевский остров. В его Петербурге устанавливают мемориальную доску его гонителю, первому секретарю Ленинградского обкома КПСС Григорию Романову, а в Москве такая доска уже висит. На могилу Бродского на острове Сан-Микеле в Венеции можно положить цветы. А могил Николая Гумилева, Осипа Мандельштама и Марины Цветаевой, похоже, не найдут никогда.