Жизнь отшельников

Недавно разыскивал Сашу Соколова в расчете застать его в одном из штатов США. Видимся мы раз в 3–4 года в разных точках планеты, отчего дружба крепнет, а вот живи мы на расстоянии пешего перехода — она вряд ли уцелела бы. Неожиданно к поиску подключилась другая команда: один из романов Соколова перевели на очередной иностранный язык, и на публикацию требовалось его согласие. Он откликнулся, но оказался в совершенно другой стране, так что переводчикам повезло на этот раз больше, чем мне.
Излишне напоминать, с какой тщательностью Саша Соколов избегает читательских и вообще человеческих средоточий. И в связи с этим трудно было не вспомнить недавнюю кончину другого, пожалуй, наиболее известного литературного анахорета Дж. Д. Сэлинджера, искавшего спасения в арсенале восточных религий и долголетия.
Существует стандартная архетипическая модель поведения пророка, «удаление-возвращение», которую отмечали Элиаде и Тойнби, а до них вспомнил Ницше, чей Заратустра проводит годы уединения в горах и возвращается исполненный мудрости. Для Иисуса — это искушение в пустыне, для Мухаммеда — хиджра, побег из Мекки в Медину. Мы сегодня куда меньше склонны отождествлять поэта с пророком, чем Пушкин, но образ поведения сохранился. Что мы находим в пустыне, чего не находим в толпе?
Соколов — самый яркий российский пример. «Школа для дураков», его opus magnum, родилась на берегах Волги, куда автор удалился в качестве лесника, одной из немногих сохранившихся уединенных профессий. Его следующая книга тоже стала замечательным плодом этого уединения, хотя и была спровоцирована картиной Брейгеля. В каком-то смысле это взгляд на срез нашей истории и литературы одновременно и изнутри, и как бы с Марса, хотя Марс этот располагался в самом сердце России. Привычка к добровольному изгнанию тем временем окрепла, и все попытки вернуться проваливаются. Саша Соколов — из того рода отшельников, которые срастаются со своим скитом в улитку.
У Соколова есть очевидный антипод. Солженицын, конечно же, не был добровольным изгнанником, но, оказавшись в США, он поселился в буколическом Вермонте, где некоторое время отшельничал и Соколов. Солженицын, впрочем, удалился не для того, чтобы видеть мир издали, а чтобы миру было удобнее фокусировать на нем зрение. Парадокс в том, что он-то как раз полагал себя пророком. Но пророки редко возвращаются на царском поезде — один из самых известных возвратился на осле и после этого не имел возможности и времени поселиться на комфортабельной даче. В прозе Солженицына мистического марсианства нет.
Что касается Сэлинджера, то он, по свидетельству многих, вернулся в веригах отшельника уже с войны и уделил нам от силы минуту внимания, оставив исповедь выпавшего из цивилизации подростка, которая в свое время ударила, как молотом, и к которой уже ничего не добавить. Каковы бы ни были его архивы, рыться в них наверняка бесполезно, это марсианские хроники.
Но есть еще четвертый, Томас Пинчон, который никогда не появлялся на публике — мы даже не знаем, как он выглядит. Его книги — панорама мира в XIX веке, выполненная в жанре параноидального фарса. Поразительно, что Элендея Проффер, первая издательница Саши Соколова, обнаружила в нем сходство именно с Пинчоном. В ту пору Соколов о Пинчоне не подозревал.
Отшельничество в литературе — мощное орудие вроде телескопа, прием, который по плечу только избранным. Иногда, то есть именно сейчас, нужда в нем исключительно остра. Человек, наблюдающий историю вблизи, даже не подозревает, что это история. Кто нам объяснит, что с нами было, — так, чтобы нам при этом не дожидаться суда будущего, на который мы, по чисто биологическим причинам, не приглашены?