В политической культуре России после 2014 года гадание о будущей власти технически предельно просто.
В игре две монетки. Первая — остается ли на посту президента Владимир Путин: хотя общеизвестно, что решкой этот рубль без потрясений основ всей системы упасть не в состоянии, идея «а что, если...», безусловно, популярна. Вторая монетка — пост премьер-министра.
Дмитрий Медведев, в отличие от Владимира Путина, вполне в состоянии сменить место работы, не разрушая этим текущую версию российской государственности, а открывая этим простор для неограниченного числа комбинаций. Никакой информации о том, когда монетки будут подкидывать, нет, всегда (какие бы слова не говорились публично) остается вероятность того, что монетки уже подброшены и результат-решение уже известны. Остается только угадать.
Status quo?
События второй половины ноября позволяют предположить, что принято самое очевидное решение — Владимир Путин в марте 2018 года остается в Кремле в качестве президента, а Дмитрий Медведев на Краснопресненской набережной как премьер-министр. Президентский протокол в России любит разговаривать о таких вещах туманными намеками. Например, совместный визит Путина, Медведева, патриарха Кирилла и ряда других весьма важных лиц (например, председателя совета директоров «Газпрома» и бывшего премьера Виктора Зубкова) в подмосковный Новоиерусалимский монастырь сложно рассматривать иначе, как демонстрацию предельной стабильности на будущее. Все ветви власти в духовном центре восстанавливают исторические основы России — где, как не в ремонтируемом Новом Иерусалиме, показывать всем заинтересованным, что Владимир Путин и Дмитрий Медведев продолжат согласованный труд на благо православного царства без перемены мест?
Президент РФ Владимир Путин во время посещения Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря, Истра, Московская область, 15 ноября 2017 года Фото: kremlin.ru
Конечно, Новоиерусалимский монастырь не бог весть какое удачное место для намеков. Достаточно того, что патриарх Никон в XVII веке строил его как русский экзистенциальный ответ на наметившийся конец света, причем строил вдрызг разругавшись по вопросу разделения властных полномочий с царем Алексеем Михайловичем. По завершению постройки патриарх был низложен, а страна вступила в период церковного раскола — в общем, если кто-то желает строить аналогии в XXI веке, то будьте осторожны. Более важен последовавшее 21 ноября совещание Дмитрия Медведева с главами нефтяных компаний в Ханты-Мансийске. Формального смысла у него не было (исходно вообще предполагалось, что его проведет вице-премьер Аркадий Дворкович), поскольку главной его темой было предоставление нефтекомпаниям льгот по НДПИ — изменить налоги на 2018 год невозможно технически, соответствующие законы должны пройти парламент и президента до 1 декабря. К тому же в последние годы премьер-министр, в отличие от президента, публично нефтяными делами не занимался. Один из возможных смыслов происходящего — продемонстрировать, что главной экономической отрасли страны можно и нужно решать вопросы с премьер-министром Дмитрием Медведевым. Из чего может следовать, что обе монетки упали орлом: в марте 2018 года, как, в общем, и было рациональнее всего предполагать, ничего не произойдет, президент останется президентом, премьер-министр премьер-министром, а, следовательно, и других больших изменений ждать не надо.
Обе монетки упали орлом: в марте 2018 года, как, в общем, и было рациональнее всего предполагать, ничего не произойдет, президент останется президентом, премьер-министр премьер-министром
Метания под ковром
Почему бы, собственно, не объявить эту более чем ожидаемую новость вслух, для чего нужны бесконечные прощупывания общественного мнения, визиты в монастыри и на месторождения, демонстрации несуществующих интриг? Не проще ли сразу сказать — да все в порядке, товарищи, ничего не меняется, работайте как работали, все хорошо? Дело в том, что разрушительный потенциал новости «Путин в Кремле, Медведев в Белом доме» слишком хорошо осознают и в Кремле, и в Белом доме, и во всех властных структурах России. Этой новости страшно боятся, она действительно выглядит, как предвестник конца света, причем в глазах людей во власти, которые в теории должны были бы считать такое решение единственно верным и возможным.
Тем не менее она практически неизбежна. Если отвлечься от чисто российского, внутреннего восприятия происходящего, ситуация достойна только хорошей карикатуры. Карикатуры на целую страну, которая вот уже много месяцев ожидает, что ей, наконец, сообщат, что ничего нового не случилось и не случится, — и вот ей это сообщают, и она в недоумении.
Ведь нет в этой стране, в том числе в Кремле и в Белом доме, человека, который не осознавал бы проблемы: схема «все остается как есть, ничего не меняется, и это навсегда», выглядящая универсальным, логичным и единственно возможным решением, — это не решение, это признание невозможности ничего решать и решить.
С одной стороны, эка невидаль — ни для кого не секрет, что эта неспособность российской власти что-либо решать по существу в последние годы является единственным движущим фактором социально-экономического развития Российской Федерации. Это странное развитие, но оно налицо. Аксиома «они наверху будут три года думать и ничего не решат» заложена в большинство бизнес-стратегий и карьерных стратегий примерно с 2012 года, и это очень удобно. С другой стороны, поскольку властные полномочия все же существуют, и воспользоваться ими — в основном самым деструктивным способом — власть все же в состоянии, то все эти стратегии чрезвычайно кратки по времени.
Разрушительный потенциал новости «Путин в Кремле, Медведев в Белом доме» слишком хорошо осознают и в Кремле, и в Белом доме, и во всех властных структурах России. Этой новости страшно боятся, она действительно выглядит как предвестник конца света, причем в глазах людей во власти
Плюсы и минусы автократии
Сокращение горизонтов планирования в автократических режимах — явление контринтуитивное. Казалось бы, единственное оправдание для вертикали власти, для ее несменяемости, для автократии в самых различных ее версиях — это как раз необходимость реализации долгосрочных стратегий. Это совершенно обычное дело: уже через несколько месяцев после прихода к власти очень хорошо образованные сотрудники «команд мечты» из реформаторских министерств осознают, что составленная ими программа реформ никак не может укладываться в четырех-пятилетний срок, отведенный на ее реализацию электоральным циклом. Нужно семь-восемь, а по уму — и пятнадцать лет. В конце концов, на что мы рассчитываем? С каждым годом понятие «власти» в мире становится все в большей степени понятием экономическим: власть есть в первую очередь экономический регулятор. Регулируемые властью экономические сектора не могут развиваться мгновенно. Предпринимателям нужны длинные горизонты планирования — чем более развита экономика, чем выше конкуренция, тем ниже рентабельность. Кто будет вкладываться в инфраструктурный проект с окупаемостью, скажем, в 17 лет, если через три года новый состав парламента его заблокирует, а у нового министра транспорта через полтора года появятся новые проекты-фавориты? Несменяемость власти или, по крайней мере, ее гарантированная преемственность выглядит, как естественный способ гарантировать бизнесу и населению максимально длинные горизонты планирования: это и объявляется главным и самым ценным плодом политической стабильности, с которой ассоциируются «вертикализированные» режимы. Какая парламентская республика, какие коалиционные правительства, о чем вы? Сейчас мы можем рассчитывать на то, что современная медицина в распоряжении власти позволит крупным инвестфондам вкладывать деньги в проекты со сроком окупаемости до тридцати, а то и тридцати пяти лет! Это скоростные железные дороги, это атомные станции, это фундаментальные научные исследования, это космос! А что предлагаете вы? Сразу после смотра-конкурса популистов, именуемых по недоразумению «выборами», начинать готовится к следующим через четыре года? Кому все это вообще нужно, кроме пары десятков тысяч политизированных граждан-нарциссов? Пусть идут в ток-шоу на телевидение, и вся недолга.
Цена этой логики хорошо видна именно сейчас, в конце 2017 года. На в семнадцатом году полевого эксперимента горизонт планирования любой российской компании сократился с умеренных четырех-пяти лет в 2001–2003 годах до трех-шести месяцев, начиная с 2009 года. Меньше, кажется, просто невозможно — ничего вообще не будет работать. Не так сложно объяснить, отчего так происходит. В нормальной ситуации горизонт планирования и в экономике, и в обществе (с этой точки зрения предпринимательская, политическая и общественная инициатива — это одно и то же) зависит от демонстрируемой стабильности институтов. Есть множество претензий к институциональной теории, она часто дает сбои, но тут эти наработки более чем уместны — существуют институты или нет, но в стабильной политической и социальной среде любые предприятия увеличивают горизонты планирования, в нестабильной — сокращают. Несменяемость власти, ее «вертикализация» и движение к автократии — это искусственная стабилизация среды за счет ее институционального обеднения. Там, где раньше речь могла идти о предсказуемости режима госрегулирования, налогов, открытости секторов для инвестиций, развития НКО в зависимости от весьма инерционного и более или менее предсказуемого развития политических процессов, речь теперь идет только об учете интересов и воли нескольких десятков топ-менеджеров несменяемого режима.
Эти интересы, кстати, не всегда имеет смысл описывать как корыстные, хотя чаще всего они таковыми являются. Мир знал множество более или менее честных (нам есть с кем сравнивать) автократов — от португальца Салазара до сингапурца Ли Куан Ю. Можно даже предположить, что с точки зрения обсуждаемой темы вообще не имеет значения, честны ли автократы, разрушающие институциональную среду. Важно лишь то, что в определенный момент сложная конструкция институтов заменяется персонализированными конструкциями.
А людям, увы, свойственно меняться. И Владимир Путин, и Дмитрий Медведев, и Алексей Кудрин, и кто угодно в 2001-м и 2017 году — люди существенно изменившиеся. Смысл институтов в этом ракурсе (а мы в основном имеем дело с демократическими институтами) — создавать из персональных изменений и развития миллионов действующих лиц стабильную и развивающуюся среду. В вертикали власти, всегда вырождающейся в ту или иную форму автократии, эта среда деградирует — и экономика вместе с обществом вынуждены за неимением лучшего ориентироваться на личные эволюции нескольких действующих лиц.
С точки зрения обсуждаемой темы вообще не имеет значения, честны ли автократы, разрушающие институциональную среду. Важно лишь то, что в определенный момент сложная конструкция институтов заменяется персонализированными конструкциями
Без горизонта
Военные хунты в Мьянме в определенный момент отлично дестабилизировались неудачно истолкованным придворным астрологом буддийским гороскопом. В России же какая-нибудь неудачно прочитанная Владимиром Путиным на ночь статья Ивана Ильина легко вызывает радикальные изменения в стратегии реформы здравоохранения, а случайно оброненный в присутствии Дмитрия Медведева специалистом термин вызывает к жизни многолетние бюджетные программы вроде «Программы сокращения цифрового неравенства» — и это стоит бюджету десятки миллиардов рублей в год. И ладно бы с бюджетом, в конце концов, возможности что-то радикально в нем менять очень ограничены даже для премьер-министра и даже президента. Общество, предельно напряженно прислушивающееся к властным небесам в позе «Что они там говорят?», — это и есть карикатура на декабрь 2017 года.
Да ничего они там не говорят. Собирались, слушали, ничего не решили, отложили вопрос на будущее, которого сколько угодно. Совершенно неважно, что будет на выборах в марте 2018 года. С апреля 2018 года все будет совершенно то же, что и сейчас, и по форме, и по содержанию. Будем чинить Новый Иерусалим до Второго пришествия — а там, глядишь, за нас что-нибудь решат там, наверху.
На деле такая конструкция совершенно невозможна, и это станет очевидно, кажется, задолго до дня дурака, до 1 апреля. Момент, в который будет объявлено «Путин в Кремле, Медведев в Белом доме», неизбежно станет моментом, в который поменяется все — даже все элементы властной машины, которые ожидают этого решения как единственно верного, будут глубоко поражены и разочарованы этим объявлением, поскольку несколько лет даже они жили скрытой надеждой на то, что что-то может измениться. Если ничего не может измениться — значит, начиная с марта 2018 года и далее в любой день может поменяться в любую минуту, и горизонт планирования всего на свете, и так сжатый до месяцев, в России сократится до технического минимума — до конца текущего месяца или даже до конца недели. «Ничего не меняется» меняет все, это ровно та ситуация, в которой отсутствие сменяемости власти означает смену фактической власти случайным образом, неизвестным и непредсказуемым способом, в неизвестный никому момент.
Если ничего не может измениться — значит, начиная с марта 2018 года и далее в любой день может поменяться в любую минуту, и горизонт планирования всего на свете, и так сжатый до месяцев, в России сократится до технического минимума
Именно поэтому с объявлением «Путин — в Кремле, Медведев — в Белом доме» будут тянуть до последнего.
