Мы похоронены где-то под Грозным

15 лет назад, 11 декабря 1994 года, демократов будили в семь утра — сигналом из «Тимура и его команды», хотя как раз в тот день команда впервые осталась без Тимура. Нашим Тимуром мы считали Ельцина, а 11 декабря танки пошли через границу Чечни.
Общей штаб-квартирой демократов всегда была Пушкинская площадь. В то утро Гайдар и Явлинский сошлись у общего мегафона. А назавтра Пушка не вместила организованный Гайдаром несанкционированный митинг.
Надо отдать Ельцину должное: он не пытался помешать. Мы могли голосить и рвать на себе волосы сколько угодно, в любом диапазоне. Ельцин не выпустил на нас ОМОН. Впрочем, он не мешал и танкистам. Демократам хотелось куда-то бежать и звать на помощь. Мир рухнул в семь часов утра на Тверской бульвар. И среди обломков и снежных завалов стало ясно, что бежать и кричать поздно, надо было раньше.
Слишком уж проклинали чеченцев за какие-то фальшивые авизо наши экономисты-реформисты. От этих проклятий у танков шевелились от нетерпения гусеницы. А бензин в танки залили в тот день, когда, зная, что еще в 1991 году чеченцы заявили о своем отделении, демократы допустили, что Чечня оказалась включенной в проект Конституции как субъект Российской Федерации. По-старому, автоматически. Как будто мы забыли огромный митинг протеста у Белого дома, штабеля бочек с бензином (на пути первого «ограниченного контингента») и Джохара Дудаева, который чуть было их не поджег. А за бочками стояли те самые чеченцы, которые в августе 1991 года пришли на зов Ельцина к Белому дому, а в октябре 1993-го не пошли туда же на зов Хасбулатова…
Мы знали, что Чечня не голосовала в 1993 году за Конституцию, куда ее впихнули без спроса. Но мы не устроили скандала: нам хотелось иметь Конституцию и не хотелось ссориться с Ельциным, потому что слишком много у нас было общих врагов. Поэтому в октябре 1993-го мы попытались приручить танки, а танки нас не поняли и от Белого дома пошли на Грозный. Не исключено, что те самые танки. Мы забыли, что «своих» танков не бывает, что танки всегда чужие. Правда, мы уповали на Ельцина, и Джохар — тоже. Но Ельцин от нас ушел… К выборам 1996-го вернулся и ушел опять, потом вернулся вместе с Хасавюртом, потом снова ушел под Новый год, ушел в молчание, по сути дела, под домашний арест, а потом ушел навсегда, вместе с демократией, Конституцией и всеми несбывшимися надеждами.
А мы остались у своего разбитого имперского корыта. Наш день twelve-eleven (12/11), 11 декабря, показал, что легче верблюду пролезть через игольное ушко, чем державникам, хватающимся за остатки империи, обрести демократию. Даже среди демократов абсолютное большинство не готово было предоставить чеченцам независимость, которую так легко, так непринужденно Вацлав Гавел и чехи предоставили словакам. Закон «Не может быть свободным народ, угнетающий другие народы» исключений не знает. И зачастую те, кто протестовал против войны, не понимали, что война — следствие их же неготовности отпустить чеченцев и не спрашивать маршрут, как когда-то Франция не спросила у Алжира.
Ельцин услышал наши вопли слишком поздно. И вместо вожделенной «чеченизации конфликта» мы имеем теперь кадыризацию России. А танки в Грозном не остановились. Они доехали до «Норд-Оста» и Беслана, до «суверенной демократии», до могил Ани Политковской и Натальи Эстемировой и чуть не доехали до Тбилиси.
Танки оказались последовательнее демократов, и в конце тоннеля оказался День танкиста. Вместо Дня Конституции.