Отбирая фильмы для «Артдокфеста», вы просматриваете колоссальный объем материалов, репрезентативную выборку, которая характеризует состояние российского и русскоязычного документального кино сегодня. Скажите, действительно ли после всплеска политических сюжетов в 2014–2015 годах наступила усталость и политика ушла из российского дока, как это кажется со стороны? Или она присутствует в неявных, неартикулированных формах?
Политика не исчезла, а вторглась в российскую документалистику и подмяла ее под себя. Очевидны попытки документалистов подстроиться под конъюнктуру, принятие ими заданных государством правил игры. Стали появляться фильмы, явно продиктованные духом времени, новой идеологии, нового патриотизма и нового консерватизма. А авторы, которые раньше работали на жестком материале, уходят в сторону, как в советские годы, когда самые яркие режиссеры работали на территории поэтического кино, — вспомним хотя бы «Замки на песке» Бронштейна и Видугириса или «Старше на 10 минут» Франка. Очевидно, что в то время, когда все это было снято («Замки на песке» — это 1968-й, Пражская весна, «Старше на 10 минут» — застой), социальное напряжение было, но в фильмах его нет. И сегодня не то что политического кино, а просто фильмов, показывающих пространства реально существующих конфликтов в современном обществе, становится меньше.
И с чем, по-вашему, связан этот эскапизм?
Прежде всего, часть режиссеров всегда была готова слиться с генеральной линией, но раньше этой своей готовности немного стеснялась. Еще до прошлого года не было картин, так очевидно работающих на политический запрос. Не было фильма «Крым наш», не было картин, прославляющих ратный подвиг или преемственность поколений. Условно говоря, идеология Уралвагонзавода еще была не самой привлекательной для документалиста, желающего быть в фаворе — но не мараться.
«Люди, работающие в прикормленной государством индустрии, перестают экспериментировать и хотят выстроить более четкие отношения с властью»
Талантливых, ярких и потому успешных людей в том лагере нет. А когда у человека нет этих задатков, он это в какой-то момент если не осознает, то понимает на уровне подкорки, — и начинает искать способы встраивания в систему. Ну вот как девушка, которая в первый раз предлагает себя за деньги, переживает гамму чувств, а через месяц работы эти переживания остаются в прошлом и главная цель у нее — получить меньше клиентов за большую сумму. Я понимаю обидность этого сравнения, но… при сокращении рынка, сокращении бюджетов сохраняется необходимость работать. Но раньше режиссер мог взять тему, предложенную Минкультом, к примеру «жизнь трудового народа», и сделать выдающуюся картину «День шахтера» (фильм Андрея Грязева. — NT). Она, может, и не очень нравилась начальству, но критерием ее оценки были внешние показатели: фильм снят, получил призы, а что там в нем — руководство не очень волновало. Сейчас руководство начинает интересоваться, что же в картине происходит. И люди, работающие в прикормленной государством индустрии, перестают экспериментировать и хотят выстроить более четкие отношения с властью, у которой в свою очередь уже нет никаких недосказанностей в отношениях с культурой: кто девушку ужинает, тот ее и танцует.
РИСК БЕЗ РЕЗУЛЬТАТА
А что произошло с талантливыми авторами?
У художника, для которого творчество и свобода являются неотъемлемой частью жизни, совсем другая мотивация. Он чувствует атмосферу в обществе. А общество, несомненно, находится в состоянии разочарования, растерянности, оно, как медведь, готовится к долгой спячке. И режиссер понимает, что риски не принесут желаемого результата — фильм не становится общественным событием, не способен изменить это общественное настроение. Хороший документальный фильм — это в каком-то смысле самосожжение. Но ты же не будешь делать самосожжение в глухом месте, где его никто не видит! Отсюда попытки и талантливых авторов найти для себя какие-то иные формы существования. Но я бы не сказал, что это эскапизм, осознанный уход от актуальности во внутреннюю эмиграцию.
А почему нет прежнего резонанса? Ведь референтная группа, постоянная аудитория российского документального кино, никогда и не была большой — это, грубо говоря, все те же сто тысяч, которые выходили на митинги в 2011–2012 годах.
Ну не совсем так. Возьмем, к примеру, картины Костомарова и Расторгуева или Грязева — их показывало большинство фестивалей, они приезжали на «Кинотавр».
Но и в этом году на «Кинотавре» была «Чужая работа» Шабаева, фильм о судьбе гастарбайтера в России.
Но картина Шабаева все же обращена за пределы нашего общества — она не так уж актуализирует наши внутренние проблемы, если сравнивать ее с картинами типа «Дикий пляж». Конечно, когда я смотрю на программу нынешнего «Артдокфеста», все эти претензии несколько теряют основания, потому что в этом году у нас один из самых сильных конкурсов. Но программа фестиваля не дает представления о том, сколько было шлака отсеяно и сколько было аргументов произнесено, чтобы авторы закончили свои фильмы в срок. И главным аргументом был такой: «Если вы не успеете закончить фильм к «Артдокфесту», он будет лежать еще год без показа, потому что больше это показать в стране негде».
КОНЕЦ ПРОТЕСТА
Давайте на примере фестивальных картин посмотрим, как меняется тематика русских документалок?
Ну вот я говорил о «другом лагере» — и на «Ардокфесте» в этом году впервые появилась картина, с которой мы, программеры, категорически не согласны, — «Ладан-навигатор» Александра Куприна, который в этом году сделал, пожалуй, свой самый сильный фильм, выразив свое отношение к событиям на Востоке Украины. Бóльшая часть картины снималась в зоне боевых действий в Донецке. Мы не принимаем ни героев фильма, ни позицию автора, но это уникальный случай, когда кино, сделанное, так сказать, на другой платформе, оказывается убедительным, ярким и талантливым.
Или взять фильмы о Чечне: в прошлом году мы были вынуждены отказаться от показа швейцарской картины «Грозный блюз» в связи с тем, что главная героиня фильма была похищена. А в этом показываем «Приходи свободным» Ксении Охапкиной, хорошего режиссера из фестивальной обоймы. Но ее картина рассматривает Чечню вне политического контекста, тех актуальных противоречий, которые делают Чечню экранизацией, точнее, материализацией романов Сорокина. И это очевидный авторский выбор. После Второй чеченской войны российские документалисты вообще жили в России, в которой Чечни как бы и не существовало. При этом Чечня — самая горячая точка современной России, в которой сосредоточены и многие смыслы, и многие перспективы, и многие опасности. Туда тянутся нити всех самых громких политических убийств, там проходит линия политического и эстетического разделения общества. Чечня — та самая призма, через которую Россия преломляется как государство, ищущее пути своего дальнейшего существования. Но этот, вообще-то, первый российский чеченский фильм (хотя формально он эстонский, российских денег нет), осознанно выведен из плоскости актуального, неполитичен. При этом Охапкина сделала очень мощную картину, приняв такое авторское решение. Если бы это было единственное решение такого рода — мы бы его, может, и не заметили, а когда все режиссеры отказываются от актуальных вопросов, это хочется зафиксировать. Страна еще не решила свои внутренние противоречия — а в кино их нет. Как в картине «Замки на песке» нет 1968-го.
А исключения есть все-таки?
Единственная картина, напрямую связанная с современным политическим процессом, — это «Хроники неслучившейся революции» о дальнобойщиках, которые шли походом на Москву. Это фильм о тотальном разочаровании — и автора, и героев. Мы видим, как эта протестная кампания захлебывается в абсолютном безразличии той же среды, в которой она и зарождалась.
При этом работы, предлагающие нам слепки настоящей реальности, в конкурсе, несомненно, присутствуют. На фоне продолжающейся войны в Сирии у нас пойдет большой, полнометражный фильм Татьяны Чистовой «Убеждения» — он только что получил приз на фестивале в Лейпциге — о людях, которые отказываются от службы в российской армии и подают заявления о прохождении альтернативной службы. Фильм снимался на заседаниях военкоматов.
«После второй чеченской войны российские документалисты вообще жили в России, в которой Чечни как бы и не существовало»
Или вот «Против течения» Дмитрия Тарханова — фильм о затоплении деревень по новой программе строительства гидроэлектростанций. Ее герои, понимая всю бессмысленность и абсурд сопротивления — подчиниться воле государства разумнее и выгоднее, потому что можно получить какие-то компенсации, помощь в вывозе имущества, — все же сопротивляются этому течению, которое в итоге их накрывает с головой. Или картина «Красота», которая рассказывает о парнишке из маленького провинциального городка, который на своем поле родился поэтом и общается с миром поэтическим слогом (на самом деле он такой полурэпер), показывает прорастание человека через эту забетонированную, окаменевшую среду. «Дорога» Дмитрия Калашникова — фильм, который включен в конкурсную программу IDFA в Амстердаме, по сути, главного фестиваля документального кино в мире. Там используется found footage, материал, снятый видеорегистраторами, — Калашников смонтировал из него road movie, такой бесконечный путь по бескрайней России. Это какие-то инфернальные пространства, населенные людьми, которые пытаются битами выбить тебе лобовое стекло, бросаются под колеса, в небе летят какие-то метеориты, наперерез тебе выезжают танки. Страна абсолютного апокалипсиса, пожаров, наводнений.
Так, и на что вы жалуетесь? Получается, что в русском доке все по-прежнему есть — и конфликты, и политическая проблематика, и вечное русское инферно?
Все это есть, а кое-чего все же нет. Нет надежды. Нет чувства, что мы прорвемся. Когда ты смотрел фильмы того же Грязева, то понимал, что это фильмы протеста, что это художественно оформленные претензии обществу. Фильмы-оппозиция, фильмы-заявления, призывающие к какому-то слому. А сегодняшние картины — фильмы-констатации, принятие существующего порядка вещей как единственно возможного.
