На фото (верхний ряд, слева направо): Лариса Богораз (тогда — еще жена Юлия Даниэля), Марина Домшлак-Герчук, Мария Розанова-Синявская, Андрей Синявский; (нижний ряд, слева направо): Юлий Даниэль и Юрий Герчук, конец 1950-х годов
Члены Союза писателей СССР Андрей Синявский и Юлий Даниэль были арестованы в сентябре 1965 года. Меньше года назад со своих властных постов в КПСС и правительстве смещен Никита Хрущев, в обществе забрезжила надежда на очередную либерализацию, в печати стали появляться забытые писательские имена, создавались новые журналы и возрождались старые. Но эпоха очень быстро перестала быть томной.
Нельзя сказать, что в хрущевские времена совсем не было арестов писателей — было дело обвиненной в антисоветской пропаганде поэтессы и узницы сталинских лагерей Анны Барковой в Луганске в 1957 году, только-только вернулся из ссылки Иосиф Бродский, осужденный за тунеядство. Однако дело Синявского и Даниэля отличалось от дела Бродского: им грозило не несколько лет ссылки, а много лет лагерей. Причем мнение общества совпадало со словами Хрущева: «В СССР политзаключенных нет» — люди считали, что Синявский и Даниэль поедут в лагеря к страшным уголовникам, которые с москвичами, интеллигентами и евреями сделают все что угодно.
Персонаж Даниэля в «Искуплении» говорил обратное: «Они продолжают нас ре-прес-сировать! Тюрьмы и лагеря не закрыты! Это ложь! Это газетная ложь! Нет никакой разницы: мы в тюрьме или тюрьма в нас! Мы все заключенные! Правительство не в силах нас освободить! Нам нужна операция! Вырежьте, выпустите лагеря из себя! Вы думаете, это ЧК, НКВД, КГБ нас сажало? Нет, это мы сами. Государство — это мы».
Имена и псевдонимы
Часто задаются вопросом – как именно КГБ вышел на Синявского и Даниэля? Озвучивались самые разные версии: выдал один из знакомых (Сергей Хмельницкий); Синявский якобы цитировал в своих произведениях неопубликованные тексты Ленина и его вычислили по читательскому формуляру; по фантастической версии Евтушенко, КГБ поменял сведения об Абраме Терце и Николае Аржаке (Синявский и Даниэль писали под этими псевдонимами) на чертежи секретной советской подлодки.
Модель была взята сталинская, модель открытого процесса и погромных речей, кампании в газетах и возмущенных писем от трудящихся и коллег
Что же сделали эти два человека? С 1956 года Синявский, а потом через него и Даниэль, через свою знакомую Элен Пелетье, дочь французского военно-морского атташе, передавали на Запад свои произведения, в которых использовали иные, чем было принято в СССР, художественные методы (метод «фантастического реализма» Синявского), и поднимали вопросы, которые не хотело задавать себе правительство, да и общество.
Персонаж Юлия Даниэля в «Искуплении» — когда-нибудь эта повесть будет в школьной программе — говорил: «Я должен был что-то сделать, за что мог попасть в тюрьму, в лагеря, в рудники, к стенке!». «О том, о чем я пишу, молчит и литература, и пресса. А литература имеет право на изображение любого периода и любого вопроса. Я считаю, что в жизни общества не должно быть закрытых тем», — говорил на процессе сам Даниэль.
Мария Розанова и Андрей Синявский с сыном, 1971 год
Партия была безумно раздражена не только тем, что написали Синявский и Даниэль (а отличить позицию автора от слов его персонажа в партии физически не могли), но и тем, что они вышли за пределы несформулированной, но существовавшей клетки: никаких публикаций за рубежом без разрешения. Собственно, первым за флажки вышел Борис Пастернак, затем, в 1959 году, Александр Есенин-Вольпин, автор идеи «митинга гласности» на Пушкинской площади. Но они публиковались под своими именами, а Терца и Аржака спецслужбы искали несколько лет.
Метод «социалистического реализма», который критиковал Синявский, предполагал изображение желаемого как действительного, и в результате власть сама начала верить в свою пропаганду и перестала отличать художественное произведение от документального. В материалах КГБ о процессе говорилось, что, по мнению одного из подсудимых, советский народ «помогает им (властям) проводить в жизнь самые дикие мероприятия» (имелась в виду фабула рассказа Даниэля «День открытых убийств»). Литература и жизнь перестали различаться. В результате выдающийся филолог Вячеслав Всеволодович Иванов вынужден был писать, например, заявление в юридическую консультацию, в котором объяснял, что такое художественный прием и в чем разница между высказыванием автора и персонажа.
Сталинская модель
Для новой брежневской власти дело было модельным. О нем писали все центральные СМИ, писателям выдавались пропуска на процесс, а потом их собирал для беседы председатель Верховного суда РСФСР… Но модель была взята сталинская: открытый процесс и погромные речи, кампании в газетах и возмущенные письма от трудящихся и коллег. Достаточно послушать или почитать речь свежеиспеченного нобелевского лауреата по литературе Михаила Шолохова на XXIII съезде КПСС (1966 год. — NT): «И еще я думаю об одном. Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а «руководствуясь революционным правосознанием» (аплодисменты), ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! (аплодисменты). А тут, видите ли, еще рассуждают о «суровости» приговора». Согласно сведениям Александра Гинзбурга, должен был выйти и официальный отчет о процессе, как это делалось в 1930-е годы.
Юлий Даниэль до ареста, 1960-е годы
Многолетний сотрудник КГБ и литератор по совместительству Аркадий Васильев обвинял Синявского и Даниэля от имени всех советских писателей, от имени погибших на войне. В ответ в своем последнем слове Даниэль будет спрашивать о Бабеле, Мандельштаме, Маркише: «Так как же все-таки, убивали или не убивали? Было это или не было? Делать вид, что этого не было, что этих людей не убивали, — это оскорбление, простите за резкость, плевок в память погибших».
Судьей на процессе был председатель Верховного суда РСФСР Лев Смирнов, который за несколько лет до этого был председателем на процессе над участниками Новочеркасских событий (см.The New Times, №20 от 11 июня 2012, №12 от 13 апреля 2015). 14 февраля 1966 года объявили приговор. Синявский получил 7 лет лагерей, Даниэль — 5. Однако ход самого процесса спутал все карты власти. Варлам Шаламов писал: «Синявский и Даниэль первыми принимают бой после чуть ли не пятидесятилетнего молчания. Их пример велик, их героизм бесспорен. Синявский и Даниэль нарушили омерзительную традицию «раскаяния» и «признаний».
Свидетели и защита
Судьба свидетелей на этом процессе тоже была весьма необычна для тех времен. Искусствовед Игорь Голомшток отказался давать показания и в результате получил 6 месяцев исправительно-трудовых работ. Известного филолога Виктора Дувакина уволили из МГУ, и люди подписывали письма в его защиту.
Что смогло противопоставить общество новой политике партии и КГБ? Во-первых, первую с 1927 года неофициальную демонстрацию 5 декабря 1965 года на Пушкинской площади, «митинг гласности», который положил начало открытому, не кухонному протесту. Во-вторых, книгу «Дело Синявского и Даниэля», которая потом стала известна под именем «Белой книги», — ее составил все тот же Александр Гинзбург, один из основоположников самиздата. Почему он пошел на это? Вот как сам Гинзбург отвечает на этот вопрос в своем письме председателю Совмина СССР Алексею Косыгину: «Я люблю русскую литературу и я не хочу, чтобы еще два ее представителя отправились под конвоем валить лес». Тот факт, что Синявский и Даниэль родились в Советском Союзе, подчеркивалось в письме, «еще не отнимает у них права на самостоятельность мышления».
Варлам Шаламов писал: «Синявский и Даниэль нарушили омерзительную традицию «раскаяния» и «признаний»
В сборник Гинзбург включил не только запись суда, восстановленную по заметкам и памяти жен подсудимых — Марии Розановой и Ларисы Богораз, но также материалы советских и иностранных газет, открытые письма в защиту. Это был именно информационный сборник: один из экземпляров Гинзбург отнес в КГБ, показывая, что действует в легальном поле. Свой труд он посвятил памяти писательницы Фриды Вигдоровой, которая записывала процесс Бродского. Так устанавливалась преемственность.
В своем открытом письме, посвященном знаменитой «демонстрации семерых» на Красной площади в августе 1968 года, Анатолий Якобсон писал: «После суда над Синявским и Даниэлем, с 1966 года, ни один акт произвола и насилия властей не прошел без публичного протеста, без отповеди. Это — драгоценная традиция, начало самоосвобождения людей от унизительного страха, от причастности к злу». Позже, в 1968 году, из всей «Белой книги» Гинзбургу смогли «пришить» всего два «клеветнических» документа: анонимное «Письмо к другу», чьим настоящим автором был Варлам Шаламов, и листовку группы «Сопротивление».
Андрей Синявский, фотография из следственного дела, 1965 год
Арест и суд над Синявским и Даниэлем вызвал живой отклик не только в СССР, но и за рубежом. Советская пресса вынуждена была публиковать письма юристов, в которых обосновывалась справедливость приговоров обоим осужденным. Властям приходилось объясняться и с западными компартиями, и с многочисленными писателями. После осуждения Синявского и Даниэля 62 писателя — причем среди них были такие разные, как бывший узник лагерей Анатолий Жигулин и убежденный почвенник Вадим Кожинов, — поставили свои подписи под письмом, в котором просили разрешения взять Синявского и Даниэля на поруки. Этот процесс не только обозначил рубеж эпох, но и повлиял на умы следующего поколения. Молодые люди выходили из комсомола, за листовки в защиту Синявского и Даниэля исключали из школы…
Из повести Андрея Синявского: «Суд идет, суд идет по всему миру. И уже не Рабиновича, уличенного городским прокурором, а всех нас, сколько есть вместе взятых, ежедневно, еженощно ведут на суд и допрос. И это зовется историей.
Звенит колокольчик. — Ваша фамилия? Имя? Год рождения?
Вот тогда и начинаешь писать».
Фото: sakharov-centr.ru, архив международного мемориала, фото: staticflickr.com
